Posted 14 января 2015,, 04:00

Published 14 января 2015,, 04:00

Modified 2 марта 2023,, 16:56

Updated 2 марта 2023,, 16:56

Реаниматолог Роман Энгаус: «Мы чаще всех имеем дело со смертью

Реаниматолог Роман Энгаус: «Мы чаще всех имеем дело со смертью

14 января 2015, 04:00
Фото: Кирилл Козлов для Properm.ru
«Академик Неговский говорил: если в реанимационном отделении смертность меньше 60%, то реанимация занимается не своим делом. К нам должны попадать действительно тяжелые, не абы кто. Каждый третий умирает, это закономерность. Для этого и существует реанимация».

ГКБ №3 работает по программе лечения пациентов с острыми проблемами кровообращения. 94% пациентов сюда поступают с инсультом, остальные 6% — другие тяжелые соматические патологии.

Кандидат медицинских наук и профессиональный борец со смертью Роман Энгаус руководит отделением реанимации и интенсивной терапии больницы. Это единственное реанимационное отделение края, которое занимается больными с острыми нарушениями мозгового кровообращения. Здесь 12 коек, 6 занимают самые тяжелые пациенты, требующие поддержания жизненно важных функций. Еще 6 коек отведены для пациентов палаты интенсивной терапии с инсультом или острыми нарушениями мозгового кровообращения.

— Роман, принято полагать, что реанимация приезжает по звонку пострадавших, как и «скорая помощь». Расскажите, по какому принципу на самом деле работает ваше отделение?

— Мы не ездим по вызовам пострадавших. Нам привозит пациентов «скорая помощь». Раньше мы обслуживали практически весь город, но с заходом сосудистой программы, сейчас в каждом районе есть первично-сосудистое отделение, оснащенное компьютерным томографом и палатой интенсивной терапии. Кроме того, в структуре отделения реанимации существует выездная консультативная нейрореанимационная бригада. Огромная большая желтая машина, реанемобиль класса «С». Она хорошо оснащена. Это практически реанимационная палата, но она используется только для транспортировки больных, находящихся в тяжелом состоянии.

— Хватает одной машины?

— Да, причем она одна на весь город. Это палата реанимации на колесах. Там работает врач анестезиолог–реаниматолог, работает средний медицинский работник с анестезиологическим образованием. Машина оснащена специальными носилками, которые тоже могут подниматься в разных направлениях, пружинить, когда машина двигается, там также есть аппарат искусственной вентиляции легких. Есть разного рода мониторинговое оборудование. Компьютер фиксирует пульс, давление, частоту сердечных сокращений.

— Чем занимается «экипаж» автомобиля?

— Полное название бригады — нейрореанимационная консультативная бригада. Она не обслуживает больных на дому. Она не обслуживает больных на улице как «скорая помощь». За исключением ситуаций, когда они следуют куда-то, и что-то на улице случилось, например ДТП. Они остановятся и будут оказывать помощь. Но вообще бригада занимается лечебной консультацией, ее функция — это лечебно-консультативная работа в других медицинских учреждениях.

— То есть вы выезжаете в другие больницы на этой машине?

— Да. За пациентами находящимися только в стационарах. Бригада для этого и создана. Количество вызовов разное бывает от 2 в сутки до 7–8. Учитывайте, что бригада совершает большие перегоны. Скорая помощь работает по районам, а мы по всему городу.

— Что самое сложное в вашей работе?

— Мы чаще всех имеем дело со смертью, чаще, чем все остальные специальности. К этому привыкнуть трудно. У нас самые тяжелые больные, самый большой уровень смертности из всех отделений. Поэтому на первых порах очень сложно работать.

Реаниматологам нужно всегда быстро принимать решения. Быстро ориентироваться. Протоколы оказания помощи у каждого реаниматолога в голове, он в любое время суток может на память их протараторить, читать книжки, заглядывать в интернет — это все можно уже потом. А когда тебе на койку кладут пациента — времени нет. Надо не просто сделать лучше, а спасти жизнь. Иначе 5–10 минут и все, будет поздно.

— Что изменилось в вашей работе за последние 2–3 года?

— Если посмотреть, как мы жили 5–10 лет назад, то сегодня, конечно, совершенно другой уровень. И оборудования, и знаний, и по деньгам мы находимся на другом уровне зарплаты. Мы преодолели то время, когда совсем было все плохо, но все-таки не успеваем за инфляцией. Конечно, люди бы хотели зарабатывать больше, при том объеме работы, который мы выполняем.

— Как вы понимаете, что делаете свою работу хорошо?

— Для нас важно не то, что говорят больные про врача, а то, что говорят коллеги. Показаться хорошим врачом для больного очень легко. Для этого надо как минимум сделать так, чтобы пациенту стало легче. Но есть куча всяких факторов — как доктор поговорил, как выслушал больного. К одному доктору ходят, потому что он их слушал, а другому доктору некогда слушать — у него пациентов куча в коридоре. У меня есть знакомые доктора, которые общаются довольно резковато с больными, пациенты всегда недовольны, но для нас это неважно. Основным критерием качества нашей работы, я считаю удовлетворенность наших коллег.

Конечно, существуют формальные штучки — отчеты, показатели, проценты и так далее. Но фиксировать процент смертности в реанимационном отделении совершенно утопическое занятие. Академик Неговский говорил, что если в реанимационном отделении смертность меньше 60%, то реанимация занимается не своим делом. К нам должны попадать действительно тяжелые больные. Каждый третий умирает, ну и что? Для этого и существует реанимационное отделение.

— Как вам выражают благодарность пациенты, которым вы спасли жизнь?

— Денег мы, конечно, не берем, хотя давать пытаются. Иногда приносят цветы, конфеты. Кто-то даже какие-то самодельные подарки. Мы это тоже ценим.

— За что вы не любите ваших пациентов?

— За что мы не любим? За что нам их не любить-то? Проблем с больными в реанимационном отделении нет, они же почти все без сознания, здесь могут быть только проблемы с их родственниками. Не все люди в состоянии услышать то, что им говорят. Не все в состоянии понять и принять.

Всегда тяжело принять информацию, что твой родственник умирает. Доктор каждый день выходит и сообщает родственникам о состоянии больного или о его смерти. Попробуйте каждый день выходить за дверь и говорить, что кто-то умер. Вы думаете, что можно оставаться в этой ситуации равнодушным? Можно сделать вид, что тебе без разницы. Каменным голосом, по определенной схеме, выйти и сообщить. Но внутри осадок-то остается. Не бывает такого, что у врача умирает больной, и он это спокойно принимает.

У каждой профессии свои вредности, и человек с этим свыкается, ну не могу я рыдать над каждым умершим. Во-первых, это не мой родной человек, к счастью. Во-вторых, людям платят деньги за то, что они работать будут, а не рыдать над пациентами. У нас сестры иногда плачут, считаю, это ценно, хотя я иногда начинаю ругаться, лишние эмоции мешают сконцентрироваться на работе.

— Вы, насколько я знаю, были на совещании в Кудымкаре, где обсуждался вопрос высокой детской смертности в городе. Прокомментируйте эту ситуацию.

— Там все очень непросто. На самом деле все это сильно надуто, проблем в Кудымкаре со здравоохранением не больше, чем везде. Ситуация, которая сложилась, была, на мой взгляд, искусственно спровоцирована местными СМИ. Не знаю, для чего и почему. Больница работает в нормальном режиме, возглавляет ее уважаемый человек, который работает лет 40 главным врачом, сам он бывший хирург. Достаточно сказать, что главный врач до сих пор лично производит каждое утро обход хирургического отделения. Проблемы есть, но не более, чем во всем здравоохранении Пермского края.

— Расскажите о новом подходе к лечению инсульта. В начале года, насколько мне известно, процедуру прошло около 7 человек. Сейчас эта программа действует?

— Да, у нас в третьей больнице впервые в Перми стали делать процедуру тромболизиса. Суть в следующем — если вовремя успеть ввести определенный препарат, тромб просто рассасывается. И если в обычных условиях две трети пациентов после инсульта остаются инвалидами, после тромболизиса последствия незначительные.

— В каком году вы начали проводить эту процедуру? Сколько сейчас пациентов ее прошло?

— Программа по России действует с 2008 года, но в Перми появилась только с 2013 года. Разрыв, конечно, огромный. До периферии из федерального центра методики приходят всегда с задержкой, но тем не менее, если учесть, что в 2013 году по Пермскому краю было ноль тромболизисов, то в 2014 уже около 60. Это по всему краю. Человек из больницы вместо гарантированного инвалида уходит из больницы практически пешком.

— Все смотрят сериалы и фильмы про врачей. Какие они культивируют главные мифы о профессии?

— В основном это все чушь. Сериал «Интерны» вообще ничего общего с медициной не имеет. Там чисто житейские ситуации обыгрываются, для смеха просто. Есть классный сериал американский «Скорая помощь», где Джордж Клуни в главной роли. Я ездил в Лос-Анджелес на учебу в Калифорнийский университет по искусственной вентиляции легких, туда приезжал Клуни, и он сказал, что это была самая сложная роль в его жизни, потому что каждый дубль он записывал буквально по фразам, так как запомнить целиком, что нужно говорить очень сложно, если человек не является специалистом.

— Есть у врачей свои приметы?

— У всех по-разному. На «скорой помощи», например, считается, что если первый вызов к женщине, значит смена будет плохая. Но это условности.

— Существует стереотип, что врачи пьют после дежурства. Он оправдан?

— Нет, неправильный стереотип. Мы не умеем отдыхать на самом деле. Мы не умеем отдыхать, не умеем отключаться. Мы уходим с работы и думаем о своих больных, особенно, если есть у кого-то такой тяжелый больной, не совсем понятный, сложный пациент. Пьянка? Не больше, чем все остальные. Ну и многие еще врачи работают на нескольких работах, я сам на скорой помощи проработал 25 лет. В смене иногда выходит по 36 часов. Когда нам пить?

— Как тогда расслабляетесь?

— Цирк люблю. Один даже могу идти. Куплю билет и иду.

"