О подготовке спектакля, профессионалах и меценатах. Большое интервью с начинающим режиссером

— Почему ты делаешь спектакль в Перми?

— Спектакль я делаю, просто потому что понял, что не могу его не сделать. Ко мне пришло очень четкое понимание того, что я не могу не заниматься театром. Особенно после моей поездки в Нью-Йорк.

Мне очень важно показать эту пьесу пермякам, эту красоту Ваниного текста. Тем более сейчас, зная, что Теодор Курентзис уехал и таких событий вероятно будет меньше. Мне хотелось этот проект сделать здесь и сделать его достойно на европейском уровне. Потому что я это все успел сам увидеть, ухватить, поработать в подобном проекте у Вани в Варшаве и в Нью-Йорке, сумел увидеть этот уровень, поработать в нем, осознать его. И вот сейчас этот уровень продакшна постараться принести в Пермь

— А что было в этой поездке такого, почему именно там?

— Во-первых, я ассистировал, помогал Ивану Вырыпаеву делать спектакль «Июль», мы делали его в центре искусств им. Барышникова в центре Нью-Йорка, была большая премьера, все получилось. В прошлом году я поставил в Перми «Иранскую конференцию». Люди очень тепло на неё отреагировали: писали и говорили, что хотели бы еще. Появились инвесторы, которые сказали, что было бы хорошо что-нибудь еще сделать. У меня уже тогда была идея сделать «Волнение». Я уже тогда обсуждал со своей командой некоторые детали, думал над актерами. Но на самом деле, я думал над одной актрисой, потому что от нее зависело, получится «Волнение» или нет. Это главная роль. Естественно, без этой актрисы вообще ничего не получилось бы, потому что все «Волнение» строится вокруг нее. Поэтому мне нужна была сильная актриса и, к моему счастью, в Перми еще на «Иранской конференции» я понял, что такая актриса в Перми есть.

Елена Сергеевна (Елена Старостина), опытная актриса (она заслуженная артистка РФ) понимает всю сложность этой роли, этой пьесы. А пьеса, действительно, очень очень сложная. Гораздо сложнее «Иранской конференции». Я думаю, гораздо сложнее всего того, что Елена Сергеевна исполняла в Театре-Театре. Здесь это потребовало от нее очень много сил.

— Актерская команда та же, что была и в «Иранской конференции»?

— Да, для меня важно в первый раз и сейчас доверие. Я прихожу с этим к актерам и жду этого от актеров. В такой пьесе как «Волнение» это особенного важно, потому что это очень сложный текст. Первый этап, который мне важно было пройти как можно скорее — это доверие. Если этот этап был пройден до этого, мне было чуть проще.

Вся работа над «Волнением» заняла примерно восемь месяцев. Я разделил всю работу на несколько этапов. Первые, как минимум, два этапа были не видимы ни для кого. Это были мои личные этапы, которыми занимался только я. Они самые интересные и самые загадочные, потому что о них я не могу очень много рассказывать. Они были связаны со встречами с партнерами, с инвесторами. С третьего этапа ко мне подключилась моя продакшн-команда. Она была новой, потому что мне потребовалось больше людей, мне потребовался пиар-отдел, который возглавил Петр Кравченко (чудесный специалист, отличный понимающий человек). У меня новая помощница — Нина Соловей, тоже хороший специалист, помогает мне, выручает меня.

— Когда начали рассказывать о проекте?

— Начали рассказывать на четвертом этапе. Сейчас мы на шестом этапе (репетиции), седьмой этап — это сам спектакль. Пятый этап — это работа команды над проектом.

— Седьмой этап — это спектакль?

— Да, и вытекающие из этого события, встречи и всё, что с этим связано.

— Что будет после? На этом все закончится или что-то будет продолжаться?

— Есть восьмой этап. О нем я, к сожалению, пока тоже не могу сказать, но есть некоторые планы. Мы все надеемся, что если спектакль понравится пермской публике, всем, кто приедет в Пермь (собираются приехать даже те люди, которые живут в Петербурге и Москве, кто смотрел «Волнение» с Алисой Фрейндлих). Это очень большая ответственность. Я не знаю, чего они хотят, но я точно знаю, что они приедут. Наверное, посмотреть, сравнить, потому что, очевидно, что в Петербурге был другой спектакль (я, кстати, его не смотрел). После премьеры 23, если нашим зрителям очень понравится спектакль, будет запрос (я очень на это надеюсь, потому что много сил в это вкладываем, любви, дружелюбия, света, сострадания. У нас с актерами семья: когда я в Нью-Йорк улетал, они очень волновались за меня), то, конечно, у нас есть планы, договоренности, чтобы это все перенести на театральную сцену.

— На постоянку?

— Да. Это все будет зависеть от зрителя. Мы надеемся, что в него попадет спекталь, люди будут готовы посмотреть еще раз или посоветуют друзьям. Нам бы, конечно, хотелось.

— Что было самое сложное в подготовке?

— Самое сложное — найти время, чтобы успеть все, потому что я в себе совмещаю несколько функций: продюсер, исполнительный продюсер, режиссер, исполняю одну из ролей. Это получилось не потому я очень хочу исполнить какую-то роль в театре, у меня не было такой цели. В какой-то момент я понял, что не получается найти актера на роль ведущего, понял, что, наверное, это должен быть я. Как-то логически все складывалось, вело к тому, что это должен быть я. Там совсем небольшая роль.

— Проблема со временем — это понятно. Почему ты не делегировал или не нашел продюсера или какие-то свои функции не передал кому-то?

— Дело в том, что таких людей в Перми сейчас просто нет.

— Почему?

— То, что я делаю, я в Перми это видел только у Теодора Курентзиса в команде, когда он работал над фестивалем и в оперном театре. Там были исполнительные продюсеры, которые могли бы это сделать. Сейчас они либо переехали с ним, либо просто переехали. Например, моя помощница, с которой я работал раньше, Олеся Михеева. Она бы тоже смогла это вытянуть, но я очень рад за нее — она как раз сейчас в команде Теодора в Питере. С такими людьми я здесь, к сожалению, не знаком.

— Почему ты решил, что для твоего спектакля нужна музыка, написанная именно под него?

— Нужно начать с того, почему я взялся за это. «Волнение» для меня — это челлендж. «Конференция» была челленджем как для дебютанта: 13 актеров разных возрастов, с которыми ты работаешь. «Волнение» — челлендж в другом смысле. Это в чистом виде классический драматический спектакль, если можно так сказать: единство места и времени (все происходит в пентхаусе). Я понимал, что мне в этом спектакле нужно музыкальное сопровождение. Точки, которые подчеркивали бы драматургические акценты, которые задумал Ваня, они там просто необходимы. Это только моя догадка, конечно, я когда изучал текст как режиссер, я это увидел и понял. Мы косвенно можем это предположить по тому, что для спектакля в БДТ музыку написал Антон Батагов. Мне было важно, чтобы и в нашем спектакле была музыка, которая подчеркивала бы некоторые драматургические акценты, которые мне были необходимы.

Так мы познакомились с Алексеем Кестерным — талантливым московским композитором. Меня очень впечатлила его работа над спектаклем в театре «Практика», называется «Несколько разговоров о». Это несколько историй жителей спального района о боге, смысле жизни, собственном существовании, будущем, прошлом. Очень искренняя, точная история о том, что вообще-то всем понятно, но не каждый имеет смелось проговорить. Мне очень понравился музыкальный рисунок, который он нашел. Еще мы обсуждали музыку к «Чернобылю», сошлись на любви к Хильдур Гуднадоттир, которая написала саундтрек к мини-сериалу. Ссылка на рецензию будет в тексте. Она написала саундтрек к фильму «Джокер».

Ему очень понравилось «Волнение», он был очень впечатлен, мы нашли общую точку. Он написал музыку, которая мне очень понравилась. Я имел честь пригласить его в Пермь, чтобы он исполнил ее вживую 16 марта. 14 марта, за два дня до этого, он дал концерт своей музыки, частично исполнил музыки из «Волнения».

— Расскажи, как происходила работа над музыкой?

— Она происходила в оффлайн и онлайн режиме. Я встречался несколько раз с Лешей в Москве. Мы обсуждали там направления, но в целом я давал ему творческую свободу. Были только такие контрапункты, крючки, за которые необходимо было ему цепляться. Когда он написал первый вариант, я послушал, дал свои комментарии, чтобы уточнить направление работы. Написал второй вариант, я послушал, внес коррективы. Мы выждали некоторое время, чтобы музыка полежала. Он записал третий вариант, мне все понравилось. Мы встретились с ним еще раз в середине февраля и обсудили то, как это будет работать в спектакле. Я приехал с текстом, естественно, у него тоже текст был, когда он создавал музыку, он опирался на него. Для него это тоже челлендж — написать музыку к спектаклю Ивана Вырыпаева.

— У тебя, получается, три премьеры. Вы называете это так. Почему премьеры?

— Потому что это один и тот же спектакль, но абсолютно разные премьеры.

— Что еще будет отличать эти три премьеры, кроме живого музыкального сопровождения в одной из них и того, что первая прошла в номере отеля?

— Третья премьера будет более кинематографичной и её дополнят видео снятые на североамериканском континенте: одно на Манхэттене в Нью-Йорке, другое - в глубинке в Мексике. Это ещё один уровень восприятия, который поможет мне погрузить зрителя во вселенную “Волнения”, показать процесс волнения, передать ощущение волнения, передать ощущение Нью-Йорка, того места, где происходят события, как оно чувствуется, как оно выглядит в некоторой степени кинематографическим языком.

— Почему ты решил сделать так — три разных премьеры? Это расчет на то, что зритель придет на каждую, чтобы сравнить?

— У меня расчета на это не было. Когда спрашивают, на какую премьеру лучше идти, я как зритель, если бы я знал все то, что знаю, я бы пришел на все. Почему премьеры только три и почему они разные? Потому что для меня очень важно создать ощущение искреннего, настоящего диалога между людьми. У нас, к сожалению, в жизни это происходит очень редко. Этот искренний диалог… Ты сидишь с кем-то в баре или в ресторане, засиделись с близким человеком: с мужем, с подругой, бабушкой, мамой — хоть с кем. Вы так очень глубоко разговариваете, очень честно, как никогда в жизни не говорили. Ты как будто воду из источника пьешь, внутри все очищается. Мне было важно это состояние передать и создать, драматургия Вырыпаева в этом смысле очень похожа на это ощущение глотка чистой воды, очищения. У меня во всяком случае такое ощущение, когда я работаю с его пьесами. Этот диалог не повторить. Дай бог он случится раза два или три.

У нас все три премьеры — это один и тот же спектакль, но три разные премьеры. Мы этот диалог создаем. Да, это тот же самый спектакль, тот же самый диалог, но мы что-то туда добавляем, тот же самый текст (мы не убираем, не добавляем никакого текста), актеры все те же самые, все на месте, декорации, но меняются некоторые точки восприятия, которые никак не влияют на понимание спектакля. Мы помогаем зрителю на каждой премьере увидеть ту или иную сторону спектакля, Ваниной драматургии, пьесы, совершенно не меняя смыслов, заложенных в пьесе.

— По локациям. В прошлом году одна из «Конференций» была в ПГНИУ в конференц-зале. В этот раз действие спектакля происходит в номере отеля. Одна из премьер в отеле. Это такая тенденция?

— Это моя личная тенденция, мой личный новый театр. Это то, как я вижу. Мне кажется очень важным создать у зрителя ощущение подключения к тексту пьесы, потому что я очень уважаю любого автора, естественно, драматургов, Ваню. Я сам являюсь драматургом, я понимаю, как это важно. Эта специальная премьера в отеле. Так как действие происходит в апартаментах, мы тоже перенесли действие спектакля в настоящие апартаменты, таким образом у зрителя создается дополнительное иммерсивное чувство. Он попадает в иммерсивный спектакль. Кстати, у нас не будет зрителей, у нас будут гости в номере Ульи Рихте. У гостей создается дополнительное ощущение подключения к этому тексту. Они оказываются внутри.

— Хотел с тобой поговорить про инвесторов. Можешь ли ты их назвать? Кто они?

— К сожалению, не могу из-за договорённостей. Могу только сказать, что это пермские бизнесмены. Одному из них принадлежит бутик мебели и аксессуаров. В том числе это позволило нам создать убранство пентхауса на второй и третьей премьере.

— Почему они решили вложиться в эту идею?

— Это история про меценатство и искусство. У нас всех есть очень хороший пример. Павел Третьяков, когда ему надоело копить мешки денег, решил спонсировать художников, решил помогать, выкупать их картины. Мы знаем, что благодаря этой его идее и его положению, у нас теперь есть один из лучших музеев классического искусства в Европе точно. У моих инвесторов изумительное чувство стиля, вкус к искусству. Они как-то поняли меня, услышали, для них очень важно было помочь этой истории состояться.

— Сколько их?

— Их трое.

— Основные затраты на них?

— Да. Я бы сказал, что практически все на них.

— Без рассчета «отбить» их?

— Я заранее предупредил, что не могу на 100% сказать, что спектакль будет сверхуспешным. Они знали, что деньги могут не вернуться (на первые две премьеры все билеты были проданы - Properm.ru). Для них, в первую очередь, важна была художественная составляющая. Эти люди вкладывались и в проекты Курентзиса. Это те же самые люди, для которых очень важна история, красота, духовная составляющая, ее глубина.

— Именно это или чувство, что «я меценат»?

— Я думаю, что эти люди давно из этого состояния вышли, если оно вообще когда-то было. Повторюсь, все наши диалоги происходили из глубокого уважения ко мне как к автору, режиссеру, продюсеру, из глубокого уважения к тексту Вырыпаева, к этому проекту. У нас даже общение только на вы, никаких фамильярностей.

— Это те же инвесторы, что и на «Иранской конференции»?

— Один из них. Он увидел что будет такой проект и согласился. Сам мне сказал, что он очень хотел бы просто стать частью «Волнения», «поволноваться» с нами.

— «Волнение» — это первый проект моего театрального бюро «Процесс». Оно будет заниматься продюсированием и прокатом драматических спектаклей.

— Что это будут за спектакли?

— У меня уже есть идея на следующий проект. Это будет спектакль по моей пьесе. Дальше будем смотреть. Я готов подключаться к другим коллективам, режиссерам, если они будут предлагать интересные идеи. Пока смотрю, если кто-то появится, буду готов подключиться и помочь, потому что есть опыт в этом, есть понимание в продюсировании. Мне очень повезло с учителем, практика моя была не на студенческих спектаклях, а на деле, где ты рискуешь не своим личным временем, а реально рискуешь временем других людей и деньгами. Я очень быстро научился. Это лучшая школа из возможных.

— Ты хочешь ставить в Перми?

— Я хочу ставить в Перми, в России, в Москве. Думаю, что в Перми сделаю премьеру спектакля по своей пьесе. Вообще я бы очень хотел поставить Чехова. Мне он очень нравится как драматург, у меня есть ощущение, что я понимаю его как автора. Мне хотелось бы показать людям, о чем он писал. Мне иногда больно смотреть на то, как берут Чехова, и «Три сестры» превращают в «33 сестры» или еще какие-то авангардные эксперименты. Художники имеют на это право, но мне бы хотелось показать то, о чем писал Чехов, что он имел в виду. Мне бы очень хотелось поставить спектакль по нему, такой костюмированный, в декорациях. Тем более, что я знаю, как найти автора, как его понять. Ваня мне передал методику, я ее понимаю.

Вообще, сейчас не так много пьес пишется. Каждый пьеса, особенно когда она доходит до премьеры — это чудо. Для любого режиссера это честь — поставить премьеру спектакля по пьесе.

— Почему мало пишется?

— Потому что государство не поощряет драматургов. В целом это работа недооцененная. Режиссеры, которые работают в театрах, зачастую не ставят драматургов. Им вообще без разницы, что те написали. Особенно это ярко можно почувствовать и увидеть в немецком театре. Они берут текст и оставляют от него два предложения. Это такая профессия, в которой режиссерам интересно, что ты написал. При этом они это не используют. Такой вот парадокс.

— Это, я так понимаю, не только в России, а везде?

— Это в России и в Европе. В США такую историю представить очень сложно. Там есть профсоюзы сценаристов, драматургов. Не дай бог на каком-нибудь «Нетфликсе» или Бродвее какой-нибудь режиссер уберет слово из твоего мюзикла или пьесы, он потом устанет ходить по судам. Там настоящее уважение к этому мастерству, а у нас этим попускаются. За каждой пьесой обычно стоит какая-то история, несмотря на то, что истории в пьесах выдуманы, но все равно он на это потратил время, ему это важно было. Я свою пьесу полтора года писал. Если какой-нибудь режиссер взял бы и выкинул из нее половину, я, может, не против был бы, но мне в глубине души было бы больно.

— Где прописано театральное бюро?

— Адрес в Перми, но в целом работа компании не ограничена Пермью. Мне интересно какие-то проекты сделать в Москве, потому что у меня есть понимание наперед пяти моих проектов. Несколько из них я хотел бы сделать там. Там есть площадки и специалисты, которые будут необходимы для постановки этих проектов. Это самое главное. Дело не в людях, не в том, что нет культурной прослойки, она здесь есть, но там есть площадки, на которых я смогу поставить так, как это должно быть. Поработав с Ваней, работая над "Волнением", я понял, что есть вещи, которые для меня важны и принципиальны, я не могу их сделать иначе, потому что иначе это получится не мой спектакль.

Какие-то проекты возможно поставить только в Москве, потому что там есть то, чего здесь нет. Это, к сожалению, или счастью просто реальность.

— Можно ли и нужно ли в Перми тогда развивать это?

— Развивать точно нужно. Сейчас я это делаю, мне, конечно, какие-то вещи нужны, а их здесь нет. Как минимум, здесь нет специалистов, которые мне нужны были. Я просто воспитываю их сам в итоге.

— Хорошо, если их будут воспитывать, но потребности в них здесь не будет?

— Сначала нужно воспитывать. В какой-то степени я делаю это на своем проекте. Те, кто со мной работают большие профессионалы. Но мне всё равно некоторых людей не хватает. Я же никому не запрещал прийти ко мне и сказать: «Я хочу научиться быть исполнительным продюсером». Пожалуйста, давай встретимся, обсудим. Никто не писал, видимо, желания не было. У меня есть подобные компетенции, и я с этим справляюсь, потому что у меня была хорошая школа. Я понимаю, как нужно делать. Нужно понимать, что если ты согласился на эту работу, если ты работаешь в этой сфере, если ты продюсер, исполнительный продюсер или ещё какой-то специалист, то ты это делаешь до конца. Это твоя религия, ты работаешь в этом. Если не можешь чего-то сделать по объективным причинам, то нужно вести диалог. Но если причин таковых нет, то не может быть никаких оправданий, что ты чего-то не сделал. Некоторых специалистов здесь нет, но я надеюсь, что они воспитаются когда-нибудь.

— Если будет спрос.

— Спрос-то есть, нужно, чтобы воспитывались, чтобы были институции. У нас, например, в ПГАИК не учат продюсеров, насколько мне известно. Если бы были, я бы об этом знал. Хотя они, конечно, нужны. Площадок хотелось бы побольше, где ты можешь ставит свои проекты. Хотелось бы, чтобы оснащения на этих площадках было больше, чтобы оно было качественно лучше или чтобы вообще было. Потому что есть иногда хорошие площадки, но на них нет никакого оснащения. Но самое главное, чтобы были профессионалы.