Александр Григоренко: Я хотел бы освободить земли Донбасса, за которые проливал кровь

— Когда ты ушел на фронт?

— На территорию ЛНР я уехал в июне 2014 года. Решение о поездке туда я принял еще в мае. Примерно месяц я разбирался со своими делами, и когда закончил — купил билет, некоторое количество оборудования и поехал.

— С какими мыслями?

— Если говорить про мотивы, то они простые, и одновременно сложные. В течение лета, предшествующего моему решению, я наблюдал в основном по интернету и в электронных СМИ, за тем, что происходит на территории Украины. Начиная с Майдана, который я резко не принял, и заканчивая теми боевыми действиями, которые начались в апреле — мае 2014 года. Вторжение украинских войск на территорию Донбасса лично у меня вызвало очень большое неприятие, как и у самих жителей Донбасса. Когда войска начали обстреливать города — Славянск, Донецк, Луганск — когда я увидел разгромленные дома, убитых мирных жителей, когда увидел пробитые украинской армией ракетами здание ОГА (областной государственной администрации, — Properm.ru) в Луганске, это не могло не вызвать у меня неприятие к противнику и чувство солидарности с жителями Донбасса. Исходя из этого я и принял свое решение.

Я считаю себя патриотом. Находясь там я одновременно защищал интересы своей страны, Российской Федерации.

— Как ты попал в ополчение?

— Сел в поезд, доехал до Ростова, после этого прибыл в определенное место в Ростовской области, где меня встретили активисты из партии «Другая Россия», называемые также лимоновцами. Там я встретился с такими же как я добровольцами со всей России. Как и я, они не имели к партии никакого отношения, просто тогда она занималась переброской добровольцев на Донбасс.

— Но воевал ты в Луганске?

— В Луганск я попал почти случайно. Тогда вопрос куда мы едем решался очень просто: есть коридор в Луганск, в Донбасс или в Славинск. Коридор был в Луганск и мы поехали. Поскольку на территории России, нас было восемь человек, мы сильно сплотились, пообщались, то решили остаться одним подразделением.

— Из каких городов они были?

— Люди были со всей России: Якутия, Ставрополье, Пермский край в моем лице, Москва, Республика Коми… Мы решили остаться одним подразделением, и командование народного ополчения Донбасса в лице самого министра обороны Игоря Плотницкого, нам разрешило. Мы стали разведывательным отделением, воевавшим в батальоне «Заря» в Луганске. «Заря» это подразделение, которое было основой обороны Луганска летом 2014 года. А его продолжение — это первый мотострелковый батальон — существует до сих пор, вот в нем я и воевал в последнее время.

— Как родственники отреагировали на твое решение?

— Родственники узнали об этом, когда я уже пересек границу. Естественно, тяжело. Как по-другому? Если твой сын, брат поехал на войну, это всегда тяжело.

— Не просили вернуться?

— Если говорить про политическую позицию, то они меня полностью поддерживают. Но если говорить про мою личную позицию, то, конечно, не поддерживали и просили вернуться. Но решение уже было принято.

— Помнишь первый день на Украине?

— В ЛНР. Мы пересекли границу, приехали в Луганск на автобусе в сопровождении вооруженной охраны, была опасность, что по дороге нас могут обстрелять. Нас там построили, перед нами выступил министр обороны Плотницкий, объяснил ситуацию, после этого нам выдали оружие и определили в подразделение. Перед этим еще заместитель командира батальона с нами побеседовал, узнал кто и что собой представляет, служил ли раньше в армии. После этого было принято решение определить нас в разведку, поскольку все мы служили в армии, у всех был опыт. Кто-то участвовал в боевых действиях, кто-то просто служил.

— А ты? Какой у тебя был опыт?

— У меня был минимальный опыт. Это служба в космических войсках РФ.

— Каким был первый бой?

— Первый бой у нас был на второй день пребывания там. Нам сказали: вы разведка, времени нет. Процедура принятия в ряды ополчения была простой — тебе давали в руки автомат и ты шел воевать. Форму не выдавали, все приобретали за собственный счет, привозили с собой.

Утром нас посадили в «Урал» и, как мне тогда казалось, дремучими тропами привезли в место под Луганском. В зеленку. В лес. Сказали, сейчас выйдут ребята, казаки, и вы вместе с ними пойдете в разведку. Это была скорее диверсионная разведка. У ребят оказался с собой миномет. Выйдя на определенную позицию, мы начали обстреливать позиции украинцев. Из миномета в тот момент стрелять практически никто не умел, и мы случайно подбили штабную палатку украинской армии в деревне Шишково. После этого по нам стали нещадно лупить из всех видов оружия. Так я впервые в жизни оказался под огнем. Была попытка нас окружить, но мы из этого маленького котла вышли и начали охоту за украинской САУ (самоходная артиллерийская установка — Properm.ru), которая по нам стреляла. Поймать, к сожалению, не удалось. Но побегали мы в полном вооружении километров 30.

В этот же день я познакомился с человеком, который повлиял на всю мою жизнь. Это Александр Стефановский. Мангуст, родом из Перми. Мы до этого не были знакомы, но, как потом выяснилось после его смерти, у нас много общих знакомых. Он тогда командовал этой казачьей разведкой, через какое-то время он перешел к нам в разведку и стал командиром. Все боевые операции того летнего периода происходили под командованием Мангуста. Всегда рядом с ним и находился.

— Как ты можешь его описать? Каким он был человеком?

— Внешне, говорят, я становлюсь на него похожим. Это человек очень твердых патриотических убеждений, у него была своя концепция как должна строиться Россия, как должны строиться отношения России с другими странами. В этом плане он человек идеологический. Это человек побывавший на войне. Он воевал в Чечне, у него был опыт. Это безусловный харизматический лидер: он был не только командиром нашего отряда, он привлекал к себе людей. Это был человек, который жил этой войной. Для него она была личностно-важной. И он был прирожденным воином.

— Когда он погиб, ты был рядом с ним?

— Это был тот же бой, в котором я был ранен. Это было под Луганском, в населенном пункте Малая Вергунка. Я находился от него в 300 м. Это был огневой контакт, бой в городских условиях. О смерти его узнал на следующий день, проснувшись после операции в больнице, когда ко мне пришли ребята.

— Что это был за бой? Какая была задача?

— Мы уже третий день находились в Малой Вергунке. Сначала мы туда поднялись по тревоге 3 августа, когда узнали, что туда прорвались украинские войска. На самом деле там было уже много подразделений, но к вечеру остались только мы. Мы заняли позиции и стали ждать наступления украинцев. Его так и не произошло, они отступили со своих позиций и мы их заняли, стали ждать смены. Это был не наш район. Наша задача была вернуться к себе как можно быстрее. Потом нам сообщили, что смена будет, мы уехали. На следующий день нас никто не сменил, а украинцы вернулись на ту позицию. В то время я был в районе Луганского аэропорта, вернулся. Вылезаю из «Урала», Мангуст меня зовет — Депутат! — это мой позывной, — Ты мне нужен, поехали на Вергунку, укропы опять прорвались.

Сели в зеленую «Ниву», взяли еще несколько парней на «Газели» и поехали на разведку. За нами должна была двинуться рота, тогда в ней было уже около 70 человек. Мы приехали туда, вступили в огневой бой. Стали двигаться вдоль улицы, чуть-чуть отступили, заняли позиции, потом Мангуст вернулся, был бой, и уже в конце боя он с группой людей пошел по левой стороне, а я остался на правой. Там был не только наш отряд, но и отряд «Бетмен». В момент, когда мы поддерживали огнем Мангуста и тех, кто был с ним рядом, я получил ранение танковым осколком. Были ранены еще четверо. Потом миной накрыло Мангуста и еще троих. Всего в том бою погибло четыре человека.

— Что было после ранения?

— Меня отвезли в больницу в Луганск. В городе тогда не было электричества, воды, телефонной связи. И еще постоянные обстрелы. В больнице не было света нигде, кроме операционной. Рентген они сделать не могли, врачи посмотрели колено и зашили его. Очнулся в гипсе, вставать не мог еще около двух месяцев.

— Как ты отреагировал на новость о смерти Мангуста?

— Очень сильно переживал и, в какой-то степени, до сих пор не могу ее пережить.

— Какую роль сыграл в твоей жизни Мангуст и его философия?

— Прежде всего он научил меня воевать, он сделал из меня неплохого разведчика. Он заставил меня поверить в себя как солдата и как человека, и научил меня нескольким нехитрым заповедям как военным, так и человеческим. Например, никогда не бросать друга в беде. Неважно, в военной или мирной жизни. Всегда бороться до конца. Поддерживать своих. Бороться за свои идеи и принципы.

— Насколько я знаю, в честь Саши Стефановского была названа рота…

— После смерти Мангуста наш разведвзвод объединили со спецвзводом в рамках батальона «Заря». Эта рота называлась «Рота специального значения «Мангуст». В таком качестве она воевала порядка двух месяцев: меня уже не было, я был ранен. Когда я вернулся, она называлась второй ротой первого мотострелкового батальона. Но остались шевроны, идеология. Это было одно из самых боеспособных подразделений Луганской народной республики. У нас в роте порядка 15 награжденных медалью «За отвагу». За год войны это очень много. У роты очень хорошая репутация. Поскольку солдаты иногда попадают в комендатуру, в одной из них в Луганске есть отдельная лавочка «для мангустов». Там на ней так и написано.

— Ты там еще пермяков встречал?

— Практически нет. Я знаю, что на Донбассе они были. Достаточно много, речь идет как минимум о 100–200 человек. На тот период в Луганске мне был известен только я и Мангуст, позже встречались ребята, но в других подразделениях. Я знаю, что отряд пермяков воевал в Луганске, потом уехали на Донбасс.

— Как ты относишься к перемирию, и почему оно закончилось?

— Оно не закончилось. Я могу оценивать перемирие как человек, как бывший солдат, и как человек, разбирающийся в политике. Как человек я очень рад. Зимой в Луганске я просто не поверил: на улицах были толпы народа, ездило большое количество машин, город был праздничный. И сейчас, если приехать в Луганск, там есть кафе, рестораны, магазины. Да, их меньше, чем до войны. Людей меньше. Но это похоже на мирный город. Луганск за это время стал для меня значимым местом.

Если говорить как бывший солдат народной милиции ЛНР и ополчения, для меня перемирие неприемлемо. Это то, что мешает нам завершить войну. Сейчас, по факту, Донбасс разделен на две половинки — одна под нами, другая под украинцами. Я бы хотел пройти вперед и освободить земли Донбасса, за которые я отдавал кровь, за которую отдали жизни мои друзья. С военной точки зрения нынешняя ситуация неприемлема, притом, что у ополчения с февраля есть преимущество, которое мы не использовали. А могли бы продвинуться до границы Луганской и Донецкой области, освободить их и Донбасс полностью. Но приказа этого не было. Мы ждали его с февраля, когда взяли Дебальцево. Как Григоренко-политик я считаю, что как минимум в ближайший год мы этого приказа не дождемся.

— Что ждет ЛНР и ДНР в будущем, как ты считаешь?

— Сейчас речь идет о заморозке конфликта. В случае с войной нельзя ничего сказать точно. Крупных военных действий больше не будет. Будут пограничные стычки, сражения. В ДНР они будут сильнее, чем в ЛНР. Дальше это не пойдет. Будет вестись бесконечный переговорный процесс, это будет состояния перманентной «теплой войны» с периодическим переходом в «горячую». Если говорить о судьбе ЛДНР, Луганская и Донецкая народные республики, то их ожидает судьба «Большого Приднестровья». Даже такой термин появился. Территория никем не признанная, не имеющая официального статуса, но при этом политически и во многом экономически и в военном отношении независимая от государства, из которого они выделились. Единственное отличие Большого Преднестровья от Малого, это то, что у Большого есть граница с Россией. И это дает определенные плюсы.

— Как дела на фронте с гуманитарной помощью?

— Есть три вида гуманитарной помощи. Первая — официальная. Это те самые колонны, которые отправляются из Подмосковья в сторону ЛНР и ДНР. Они приходят, каким-то образом распределяются. Не вся гуманитарная помощь попадает к населению напрямую, часть уходит в магазины. Сам я этого не видел, но среди населения и ополчения ходят такие слухи. Есть частная гуманитарная помощь. Это общественные организации, которые поставляют провизию в детские дома, старикам и так далее. Она попадает туда, куда нужно, это абсолютно точно. Есть еще одна «гуманитарная» помощь, тоже от общественных организаций, но уже военным. Это еда, одежда и оснащение для ополченцев.

— Как к вам относится местное население?

— Нормально. Около 80–90% проголосовали за разделение на ЛНР и ДНР, но, судя по всему они ждали нечто другого, думали, что их быстро присоединят к России, но этого не получилось. Когда началась война, у многих поменялись взгляды. У большинства были мысли «побыстрее бы мир». Луганск этот мир почти получил, но не вся Луганская область оказалась в одном правовом поле. Людей сейчас волнует — как жить дальше? И это вопросы не к военным, а власти. В частности, к главе ЛНР Игорю Плотницкому. К ополченцам относятся в принципе нормально. Сейчас в городе работает военная комендатура, все проблемы решены, строгая дисциплина. Некоторые спрашивают «Когда наступит мир? », а некоторые — «Когда вы дойдете до конца? До границы? ».

— Кто отдает приказы?

— Военное командование народной милиции ЛНР и вооруженных сил ДНР.

— То есть это местные?

— Это военное командование. А кто они, я, если честно, не знаю лично. Я рядовой солдат, я сидел в окопах.

— Сколько человек в вашем отряде?

— У нас рота. По «штатке» это 76 человек. Сейчас порядка 40 или 50, периодически приходят и уходят.

— Это не только люди из России?

— Нет. Прошлым летом в некоторых подразделениях количество россиян превышало количество местных, сейчас количество местных больше, чем россиян. Сейчас там остались люди, которые приняли решение воевать до конца.

— Почему уходят?

— Разные причины. Зимой была проблема, что мы сидели в окопах, практически никуда не вылезая. Для многих это было очень тяжело. Жить зимой в окопах и питаться на костре, под постоянным обстрелом, без перспективы — был строгий приказ не отвечать. Многие тогда уходили. Некоторые уходили, потому что хотели попробовать себя в других подразделениях. У некоторых была семья, которую надо было кормить, о которых надо было заботиться. Кого-то просто увольняли за пьянку, за нарушения и так далее.

— То, что ты прочитал в СМИ о конфликте на Украине и то, что ты увидел своими глазами — совпало?

— Я человек склонный к анализу, и никаких иллюзий у меня не было. Поэтому все совпало. Что меня поразило, так это украинские СМИ. Российского телевидения там нет, хотя я представляю, что это. Но в нашей первой казарме работали все каналы. И вот для сравнения: наш Второй канал, «Лайфньюс» и еще какой-то украинский канал. Второй канал: украинские каратели обстреливают Луганск из орудий. Это правда, но с определенными эмоциями. «Лайфньюс» говорит примерно то же самое, но показывает «красивую» картинку. Я сижу в казарме и вижу — украинские войска бьют по Луганску. И в это время украинское ТВ говорит о том, что мы, сепаратисты, бьем по Луганску. У меня был культурный шок, и он не прошел до сих пор. Я думал, что такого уже нет, я этого не понимаю.

— Как ты относишься к украинцам?

— Отношение к срочникам у меня было относительно терпимым: их заставили. К добровольцам — резко отрицательное, потому что они добровольно пошли убивать собственный народ. Сейчас разницы между этими категориями практически нет.

— Русские получали деньги?

— Когда мы туда ехали, мы за свой счет покупали снаряжение и билеты. Никаких денег нам не обещали. И так было несколько месяцев. Потом ополченцам стали давать заработную плату. Не потому что они просили, а потому что у них были семьи. Это было пособие. Называть это наемничеством некорректно. Зарплата была не наемническая. Это около 15 тыс. рублей. Из них 3 тыс. рублей уходили на нужды роты. Сейчас армия ЛНР это профессиональная армия: она получает те же 10–15 тыс. рублей. Платят с задержками в два-три месяца. Сейчас собираются зарплату сократить.

— Почему ты вернулся?

— Я провоевал там почти год, я считаю, что я свой долг выполнил. Совершил там даже нечто вроде пары героических поступков. Я не собираюсь становиться кадровым военным ни в России, ни в ЛНР. Я в армии служить не хочу. Жесткой необходимости в добровольцах нет. В России у меня остались незавершенные дела, которыми бы я хотел заняться.

— Как много людей пришлось убить?

— Не отвечу на этот вопрос. Он некорректный. Я уже несколько раз отвечал на этот вопрос так, и так буду отвечать на него в будущем.

— Какие планы на будущее?

— Пока у меня короткий план. Я до воскресенья в Перми, встречаюсь с друзьями. Потом я до осени уезжаю в Рыбинск к родственникам, провожу время с мамой, сестрой, братом, кучей племянников и племянниц. Кроме того, я пишу нечто вроде воспоминаний о войне.

— Книгу?

— Что-то вроде книги, да. Надеюсь к осени ее закончить. Осенью вернусь в Пермь, а там посмотрим.

Планируешь политикой заниматься?

— Скорее всего да. В последнее время я занимаюсь этим профессионально. Посмотрим. Варианты у меня всегда есть.

— За что ты получил награды?

— Я сейчас награжден четырьмя медалями и грамотой. Две боевые, одна за заслуги и одна юбилейная. Две медали за отвагу первой степени. Очень редко, когда человек награждается сразу двумя медалями первой степени. Это за Дебальцево и за Вергунку, где я был ранен. Одна, так называемая «луганцы», за заслуги. И четвертая — к юбилею Победы. Я участвовал в параде на 9 мая, получил удовольствие от результата и как бонус — более быстрое выздоровление ноги.

— Расскажи про парад на 9 мая.

— Он проходил в Луганске. Так же как в Москве проходили воинские подразделения. В нем приняли участие около 800 человек. Мы к нему очень серьезно готовились. У него было три задачи: отметить праздник, показать населению, что у них надежные защитники, а врагу показать, что народная милиция ЛНР это регулярная армия. Эта задача была выполнена. Пришло много людей, центр был забит. Я такого количества народа в Луганске не видел.

— Что тебе запомнилось за год из тех моментов, которые не были связаны с боевыми действиями?

— Когда мне дали первую увольнительную. К марту выдали первую зарплату, и я пошел в «сушильню», поел суши. У меня было такое ощущение — цивилизация. Парад на 9 мая — хорошее воспоминание. Это был первый парад армии ЛНР.

— Ты свое решение поехать на Украину сейчас оцениваешь как верное? Ты будешь им гордиться?

— Да. Мне есть чем гордиться и меня никто в этом не переубедит.

— Семью планируешь заводить? Жену, детей?

— Конечно, как и любой нормальный человек. Надеюсь, да.

— В Перми? Это ведь не твой родной город?

— Это мой город и я по-прежнему его люблю.

Татьяна Бурцева для Properm.ru