Незаметный Холокост: в Перми встретились жертвы гонений нацистов

«Чувствуете ли вы сейчас какую-то помощь от государства? » — спрашиваю у одного мужчины. «Наверное, — отвечает он. — По крайней мере, ко мне регулярно приходят ребята из Молодежного «Мемориала» и моют окна». И то хорошо, подумал я, хотя общественная организация никакого отношения к правительству не имеет.

День памяти жертв Холокоста отмечают 27 января, в этот день и состоялась встреча в библиотеке им. Горького. Ее провел Пермский краевой совет бывших малолетних узников фашистских концлагерей. В него входят все, кто в войну оказался в плену, будь то концлагерь или гетто. Среди членов организации — люди разных национальностей. В 1989 году, когда она появилась, в ней числились почти четыре тысячи человек. Сейчас в Перми остались в живых немногим более ста (в крае — 360). «Наши ряды тают», — сказала руководитель Людмила Щербенева.

«Мальчики пробирались через дыру в заборе и ходили просить милостыню»

Первым слово взял почетный председатель пермского «Мемориала» Александр Калих. «Для моей семьи все началось буквально через два месяца после июня 1941 года, — вспоминает Александр Михайлович. — Я тогда был грудным ребенком, мы жили в Херсоне. Папу призвали на фронт, мама осталась со старшей сестрой и мной. И вот за нами прислали вагоны для эвакуации».

Уходить надо было быстро: когда пошли до поезда, началась бомбежка. Но до этого мать Александра Михайловича спорила со своей сестрой Верой. Та считала, что нужно остаться: «Мол, немцы — хороший народ, все будет нормально. А потом мы их погоним обратно».

Больше члены разделенной семьи друг друга не видели. «Как мы узнали потом, в одном из районов города организовали гетто, — продолжил правозащитник. — Сюда согнали всех евреев. Нам рассказали, что двое сыновей тети Веры пробирались через дыру в заборе и ходили в город. Просили милостыню. Можно было надеяться на кусочек хлеба».

Через некоторое время евреев — семь тысяч человек — сожгли заживо. С тех пор о родственниках семья Александра Михайловича ничего не знает.

«И ведь никто ни о чем не спрашивает»

Валерию Константиновичу Георгиади, когда началась война, было четыре года. Что тогда происходило, он знает только со слов мамы. Семью вместе с другими жителями Новороссийска сгрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. «Одно из первых моих воспоминаний — что мне лет шесть, мы все вместе находимся на нарах, — рассказывает мужчина. — Это был рабочий лагерь недалеко от Дрездена».

Некоторых узников, постарше, периодически отвозили в местную больницу. «Брали кровь», — произносит мужчина и поначалу не объясняет свои слова. Словно говорит о чем-то привычном. Совсем молодых людей заставляли сдавать кровь для больных. Причем брали ее столько, сколько нужно, а не сколько мог дать человек. Некоторые в лагерь не возвращались.

«За любую провинность били палками или плетью, — продолжает Валерий Георгиади. — Делали это и просто так. Например, каждый раз, когда ты возвращался из туалета. А по воскресеньям учили немецкий. Выводили группу из нескольких человек, и заставляли учить, причем «ученики» стояли».

После возвращения в Россию мужчина никому не рассказывал, что с ним случилось. Вплоть до 1970-х годов. К этому времени его перевели в Пермь, где он стал высокопоставленным инженером. Его хотели отправить в командировку в Венгрию. И в таких случаях твою историю проверяли строго: «Меня вызывает мой начальник, и спрашивает, почему я не рассказал о своем «грешке». Говорю, сам мало что помнил, а мама ничего не рассказывала». За границу, конечно, Валерий Константинович не поехал.

Еще он вспоминает, как недавно ходил в пермскую школу: «Это поразительно, но дети ничего не знают. Даже когда началась Отечественная война. И ведь никому ничего не интересно, никто ни о чем не спрашивает».

«Нас привезли на базар и выставили как товар»

На мероприятие в Горьковке смогли прийти не все желающие. У Александра Сергеевича Царева болят ноги, поэтому в этот день он остался дома. Квартира типичной планировки, на потрепанных деревянных креслах сидят Александр Сергеевич и его супруга Галина Леоновна. Между ними — журнальный столик. На нем невысокая стопка сложенных газет, на ней пульт от телевизора. Одну из стен полностью занимает стеллаж с книгами. «Это еще не все книги, — уточняет женщина. — Сходите, посмотрите в другой комнате».

Племянница сделала семейный фотоальбом. Цветные подложки, рядом со снимками подписи, распечатанные на принтере. На одной из фотографий — здание, в котором жил мужчина во время плена. «Это тоже часть моей жизни, — говорит Александр Царев. — Конечно, плохая, но часть».

Мужчина родился в Смоленской области. В 1941 году окончил девять классов. Как и многие его ровесники, хотел переехать в Москву. Но пришла война. Немцы повели пленных к себе: «Помню, идем под конвоем, рядом со мной мой друг. Он упал от усталости и не мог встать. На него несколько раз крикнули, но он не поднялся. После этого его застрелили».

Александр Сергеевич оказался в Северной Германии: «Нас привезли на базар и выставили как товар. Приходили «помещики», выбирали себе рабсилу».

— Помнишь своего первого хозяина? — спрашивает Галина Леоновна мужа.

— Нет, у меня ведь сразу хозяйка была, — возражает супруг.

Можно сказать, Александру Цареву повезло (если в этом случае вообще можно говорить о везении). Работал на ферме весь день, но, говорит, кормили: «Со мной были несколько поляков и еще одна девочка из Украины. Мы ели в одной комнате с хозяевами, но за другим столом».

В отличие от многих бывших узников Александр Сергеевич не пытался скрыть свое прошлое: «А зачем? ». В итоге когда переехал в Пермь к старшему брату, не взяли на Калининский завод. Когда поступал в университет на геолога («Это же романтика — искать по всей стране полезные ископаемые! »), при одних пятерках на вступительных экзаменах отказали. Пошел в сельскохозяйственный институт: «Конечно, обидно. И что в плену был, и что когда вернулся на родину, считали шпионом».

С чем мужчине точно повезло, так это с женой. Так получилось, что она тоже из Смоленщины. Но встретились они именно в нашем городе, куда девушка после войны переехала к своей сестре. Та работала в госпитале, который сюда эвакуировали. Живут вместе более шестидесяти лет.

В пермском «Мемориале» и краевом совете бывших узников подчеркивают, что у пожилых людей по сути нет официального статуса. В отличие от Европы в России до сих пор не приняли федеральный закон о жертвах фашизма. По мнению общественников, это говорит о непризнании самих жертв.

Текст: Михаил Данилович для Properm.ru, фото: автор, Дмитрий Окунцев