О чем мечтает серийная убийца и почему она устала жить в тюрьме

…Все то страшное зло <…> в тюрьмах и острогах, и спокойная самоуверенность тех, которые производили это зло, произошло только оттого, что люди хотели делать невозможное дело: будучи злы, исправлять зло. Порочные люди хотели исправлять порочных людей и думали достигнуть этого механическим путем. Но из всего этого вышло только то, что нуждающиеся и корыстные люди, сделав себе профессию из этого мнимого наказания и исправления людей, сами развратились до последней степени и не переставая развращают и тех, которых мучают.
Лев Толстой, описание жизни Катюши Масловой в романе «Воскресение»

***

Деревянный костюм — в разных толкованиях это гроб. Еще есть определение, что это состояние, в котором человек не может управлять своей волей. Деревянное свадебное платье, это то, о чем как об уникальном явлении рассказывали мне на конкурсе модельеров в пермской ИК-32 на Пролетарке в начале июня. Еще до показа я знала про самого именитого автора коллекций очень много: Маслова Екатерина, неоднократно судима за убийство. Последний срок, полученный по совокупности наказания — 14 лет колонии. В этой колонии уже второй раз, отличный плотник и электрик, ценят и уважают все — и осужденные, и сотрудники.

Деревянное платье Масловой я не видела в первый визит в колонию. Показ мод, потом короткое интервью, потом награждение — у коллекции Масловой очередное Гран-при ежегодного тюремного конкурса, в колонии традиционно сохраняют швейное производство и день легонькой промышленности — профессиональный праздник. Тут же узнаю, что в 2016 году первая футуристическая коллекция Екатерины стала изюминкой международного фестиваля KAMWA, после чего женщина ежегодно участвует в состязаниях тюремных модельеров. Но зацепило именно невиданное деревянное платье. Почему-то оказалось очень важным вернуться и спросить Маслову: для кого шила это платье?

Неделя на согласования ФСИН, запрос на интервью с убийцей, которая на зоне создает шедевры модельерской мысли. Меня сразу предупредили: может отказать в интервью, бывало и такое, дама в колонии уважаемая. Но неожиданно Екатерина легко согласилась, документы на посещение ИК-32 оформили быстро.

У Екатерины осталось не отбытыми три года из 14. Легкая надежда на УДО, но без фанатизма — «Прошлый раз вон что вышло из УДО. Теперь наверное не дадут», — загадочно сказала Екатерина. Только потом, найдя приговор от 2010 года, я узнала, что на свободе после условно-досрочного освобождения по приговору 2000 года за убийство Маслова пробыла всего несколько месяцев.

Екатерина Маслова и раньше давала интервью — на волне интереса к ее персоне после фестиваля KAMWA, потом стала чаще отказывать. Да и журналисты, скорее, оставили в покое героиню — разговаривать с Катей нужно неспешно, по капельке вытягивая каждое слово. Она, как и написано в приговоре 2010 года «женщина, которая похожа на мужчину», почти на все вопросы отвечает односложно и по началу кажется менее глубокой, чем созданный ей с 2016 года образ. Разговорить Маслову удается только после того, как появляются вопросы про ее семью, была ли она на самом деле. Говорит больше всего про маму:

«Я сразу в детдом попала в три года, как с мамой случилось все это, она запила. Ну это все из-за отца, он ее взревновал наверное, все на моих глазах было. Он на маму напал, семь ножевых, маму в больницу, отца — в тюрьму. Потом маму родительских прав лишили, все из-за отца, из-за синьки. Но она мне писала все время, все как положено, посылки присылала. Я сама-то ей не писала, мала еще была, воспитатели читали, от меня ответы писали».

«Мама в последнем письме мне написала, я, наверное даже чувствовала, что ее больше не будет. Писала, что все хорошо, исправилась, подала документы на восстановление материнских прав, хотела забрать, хотя бы для начала на лето. И что у меня есть сестра, года на три меня младше, тоже Маслова, Наталья Александровна. Что ее в Архангельск отправили, раньше в один детдом сестер-братьев не помещали. Очень охота ее найти сейчас, но не получается, может она и сама не хочет. Но если бы вы мне помогли ее найти, вдруг она прочитает. Вообще сейчас никак не общаемся, потеряли друг друга. До 1987 года была у нас переписка, а потом все, до сих пор не могу найти ее. Администрация мне помогает ее искать сейчас, но пока бесполезно».

Во время рассказа про семью Катя неожиданно начинает плакать, но не показушно, как это умеют делать на зоне — чтобы разжалобить собеседника. Как-то даже неожиданно для себя, сначала слезы градом, потом пару секунд зажав лицо руками, после чего появляется привычный взгляд с циничной ухмылкой.

Следом быстро рассказывает, что после того письма через несколько месяцев пришла весточка от сожителя матери, в этом месте рассказ начинает напоминать то ли стандартные детдомовские байки-мечты об утраченной семье, то ли правду, то ли вымысел, в который за тридцать лет Екатерина и сама поверила. Когда я спрашиваю про мамины письма и переписку с сестрой, ухмыляется: «Ничего не сохранилось. Нет писем. Все потеряла. Там история очень такая произошла. Все утеряно, хулиганилось, а потом определяли нас, теперь нет ничего».

«В феврале письмо от мамы последнее получила. Что на летние каникулы, если все получится, восстановят родительские права. А у нее дом свой, хозяйство. А потом летом отчим написал письмо последнее. Он никогда не писал. Мама писала, посылки присылала. Он мне письмо уже прислал с фотографией, что мама умерла, что опухоль головного мозга. Ей было 24, когда она умерла. Меня в 17 она родила. Потом с детского дома стали запрос делать, ну я же наследница, оказалось, что мамин сожитель продал дом и отправился в неизвестном направлении, так его и не нашли», — говорит уже спокойной скороговоркой Екатерина Маслова.

Потом Маслова скупо рассказывает про жизнь в детском доме, что была всегда борцом за справедливость: если кого даже воспитатели наказали, табурет в руки и бегом на обидчика: «Может, в детдоме так воспитали. У всех по-разному. В разных детдомах воспитывают детей по-разному. Сейчас ребята, молодое поколение — они наркоманы, колются. У нас такого не было. У нас даже не курили». Любила читать и рисовать, в детском доме был кружок, где учились хохломской росписи. После восьми классов отправили учиться на ткачиху, но «из-за хулиганки отчислили, вернули обратно в детдом». Потом, рассказывает, что просила, чтобы рисовать отправили учиться, но «по поведению смогли запихнуть только на плотника».

С хитрой ухмылкой Екатерина вспоминает 90-е, именно тогда она — говорит — была больше всего счастлива. «Самые хорошие моменты там были. Три года единственный раз в жизни была замужем. Мужчина был, старше меня на 13 лет, отсидевший. А потом, его не стало, ну вы понимаете, девяностые же». На последнее десятилетие прошлого века приходится и первое совершенное Катей убийство.

«Так у меня и пошло потом. В 1993 году (в 19 лет) свой первый срок получила. Сидела на Челябинской в первую судимость. А всего судимостей пять, все большие срока, потому сиделица, в Тюмени еще и Березниках в колониях. Все убийства, как и первое мое, но я тогда и не думала же, что могу кого-то убить. Я в малолетстве не привлекалась в милиции никогда, нормальный такой образ жизни был. И тут познакомилась с ребятами, и с ними все пошло. Пацан влюбился в меня, но взаимности никакой не произошло. Кинулся на меня на тот момент, домогался, а у меня защита произошла, защитная реакция. Я и не думала, что так будет, что откуда-то нож схвачу в руку. Самооборона произошла, поэтому и первый срок за убийство маленький дали. А дальше все по накатанной», — неожиданно снова разговорилась Екатерина.

До 2010 года, как рассказывает Маслова, жизнь шла по стандартному сценарию: выпил, убил, в тюрьму. Своих жертв, а убивала она только мужчин, не особо вспоминает: «первые недели помнишь, а потом уже как нет их. Все такие ситуации [с убийством] были, все там уже более грубо с моей стороны пошло. Уже прочухала, что такое тюрьма». При этом рассказывает, что кроме последнего случая летом 2010 года ни разу никого не планировала убивать. Про это убийство, хотя и также была пьяна, четко понимает, что шла осознанно. Как осознанно сама во всем и созналась.

Из материалов приговора известно, что Екатерина Маслова за четвертое в своей жизни убийство 16 ноября 2000 года была приговорена Мотовилихинским районным судом Перми к 15 годам колонии. Но 14 апреля 2010 года женщина была освобождена условно-досрочно Дзержинским райсудом — прошлый срок она отбывала здесь же, в ИК-32. После чего поселилась жить у подруги в Березниках, вместе с ее мужем и восьмилетней дочерью. Мужчина сильно выпивал, это рассказывали следствию как признанная потерпевшей подруга, так свидетели и сама Маслова, бил подругу и вымогал у нее деньги на алкоголь. Какое-то время Екатерина пила вместе с мужем подруги, пока тот не начал снова требовать денег. Тогда она отправила женщину с ребенком гулять, пообещав успокоить ее мужа. Сделав это (как умеет), Маслова сама сдалась полиции: «В тот срок убийство умышленно сделала, мне показалась, что я никому уже не нужна».

«Если бы я была моложе, на прошлых сроках — сказала бы, что мне в тюрьме лучше. А сейчас все, я устала. Сейчас хочу семью, ляльку малюсенькую, — на этих словах Екатерина мечтательно-хитро замолкает. — Самая большая мечта — найти сестру и могилу матери». Маслова почти убежденно говорит, что хочет после отсидки закончить с убийствами, открыть свою небольшую плотницкую мастерскую — по секрету почти шепчет, что уже сейчас есть заказы и заказчики: «Второе деревянное платье уже не здесь», — через зуб ухмыляется Маслова.

Екатерина рассказывает, что заниматься моделированием одежды на свободе пока не планирует, и увлеклась им только чтобы скрасить время в колонии: «Объявили конкурс в 2016 году, стало интересно. Много месяцев готовилась, читала про футуризм — это для меня, космос, галактика. В лагере я этим не занималась раньше, не шила. Я по своей профессии только умею, плотничаю. А тут стиль какой-то особенный, выбрала, он мне кажется близким. И хохломская роспись тоже (хохломские завитушки, цветы и птицы прослеживаются в большинстве моделей Екатерины, от первой, отданной на фестиваль KAMWA, до свадебного деревянного платья из 2019 года — Properm.ru). Но на свободе хочу открыть маленький бизнес по работе с деревом. Такой небольшой, на одного-двоих. Буду заказы выполнять, начиная маленькими поделками, заканчивая крупными для садоводов-любителей. Беседки, все для загородных домов. Останусь в Перми, в Березники больше никогда не поеду, там у меня все по новой случается».

Тут в наш разговор неожиданно вклинивается лучшая подруга Масловой по колонии и демонстратор моделей Алиса Стрельцова. Она внезапно появляется в библиотеке колонии, хотя мы и просили женщин-демонстраторов коллекций оставить нас наедине для интервью. Алиса во второй раз отбывает наказание по 228 УК РФ — за незаконную торговлю наркотиками и должна через три месяца освободиться и вернуться домой в Москву, где живет ее дочь и родители. Алиса рассказывает, что она в колонии находится пять с половиной лет, что дочь прилетала в колонию знакомиться с Катей и после освобождения Маслова поедет в столицу: потому что там больше возможностей для развития бизнеса.

«Катя вам не говорит, скромничает. Если все сложится так, как нам хочется, то мы отправимся в Москву, но, конечно может случиться и иначе. Я выхожу пораньше, и мне бы хотелось, чтобы она занялась вот этим своим делом, имела маленькую столярную мастерскую, я уже и с родителями про это говорила. У меня есть портфолио, папка ее работ, мы много лет здесь собираем. Специально, чтобы люди понимали наглядно, что человек умеет делать, чтобы он мог посмотреть эти фото. У нее же руки, действительно, золотые. Делать может много чего, а возможности нет», — говорит Алиса.

Екатерина же на мечты о Москве снова ухмыляется и говорит, что кроме плотницкого дела она хочет учиться на церковного звонаря (звонить — врать, Properm.ru), еще и такая мечта. И съездить в Питер, где никогда в жизни не была — потому что там вся российская история, а история — была ее любимым предметом в детдоме. Сейчас главное — выйти из колонии и попытаться снова не вернуться. На вопрос о деревянном свадебном платье, который мучал меня с первой встречи с Масловой: для кого оно шилось, кому эта воплощенная несвобода предназначалась, женщина отвечает внутренней эмоцией свободы и сухими словами. «Тут решила попробовать сделать платье с тем, с чем работа связана моя. Сделала, полгода сама вырезала из дерева. Но не для себя. Всю жизнь, можно сказать, я здесь свою оставила. Как-то захотелось теперь его сделать и оставить, — и заканчивает разговор тем, что никогда в жизни не проигрывала. — Сейчас ни с кем больше не хочу. Одна хочу».