Posted 8 августа 2013,, 05:39

Published 8 августа 2013,, 05:39

Modified 2 марта 2023,, 18:03

Updated 2 марта 2023,, 18:03

Александр Петров: «Меня удивляет, что гей-пропаганда все еще продолжается»

8 августа 2013, 05:39
Депутат Госдумы рассуждает о том, почему наши законодатели принимают такие законы.

За последний год депутаты Госдумы столько всего противоречивого напринимали, что заслужили прозвище «взбесившегося принтера». К сожалению, среди народных избранников не так много тех, кто готов прямо отвечать на самые острые вопросы, а не прятаться за общими формулировками. На мой взгляд, один из таких — Александр Петров. Лично я его исключительно уважаю, хотя со многими его оценками согласиться никак не могу.

— Как бы вы лично свою работу оценили за последний год?
— Второй год был более активный. Понятно, что в первый год, если ты человек разумный, то ты с ходу-то в огонь не прыгаешь. Нужно было посмотреть расстановку сил, механизм принятия законодательных актов — меня это сильно интересовало.

Второй год я уже активно занимался законодательными изменениями — поправки в закон, участие в их разработке, круглые столы, парламентские слушания и совещания федеральных органов власти, где от имени Государственной Думы мы высказывали позицию комитета по охране здоровья. Я почувствовал, что у меня появилось свое место в команде, я занял определенную нишу, определенную зону ответственности в Думе.

— Чувствуете, что вы как один депутат — некая сила все-таки? Или нет?
— Безусловно, такое чувство есть. Оно появляется, когда начинаешь решать конкретные проблемы конкретных людей. В мою депутатскую приемную приходит много писем от граждан из разных регионов страны с различными вопросами, жалобами. А у меня подход простой: кто, если не ты? Начинаю решать, искать возможности. Если не добиваюсь с законодательным актом, пытаюсь использовать свои знакомства, чтобы нужные люди помогли, внимательно посмотрели и нашли какие-то решения. И когда добиваешься, когда есть результат, то это, конечно, особое чувство.

— Я бы хотел узнать ваше мнение по ряду резонансных законов, поскольку вы сказали, что за год лучше поняли систему работы Думы. Я наблюдаю со стороны, но у меня возникает такое впечатление, что инициативы возникают таким образом: сбивают девять человек в Москве на остановке — понимают, что 7–9 лет, наверное, за это преступление слишком маленькое наказание. Вот и принимают про это закон…
— На самом деле обманчивое впечатление. В день пленарного заседания принимается или отклоняется от 30 до 70 законодательных поправок. Количество принимаемых законодательных актов — около тысячи в год. Из них может быть 10–15 — по каким-то горячим, сиюминутным поводам. Но и то, я думаю, какие-то события становятся последней каплей — неподготовленный закон невозможно вынести и принять за неделю. Я таких случаев не знаю.

— Я легко могу вспомнить по крайней мере один такой за последнее время — реформа РАН.
— На самом деле текст этого законодательного проекта был сформулирован еще два года назад. И обратите внимание: несмотря на то, что он был принят в первом чтении в изначальном виде, во втором этот законопроект был развернут на 180 градусов. Более того — я один из тех, кто очень активно выступал против принятия закона в первоначальном виде. Однако затем поддержал его по двум причинам. Во-первых, реформа РАН все равно нужна, и нужно ее обсуждать, а не блокировать; и второе — председатель Думы Нарышкин вышел и сказал: «Я персонально беру ответственность на себя, что в этом виде закон не будет принят, мы услышали ваши предложения, мы их будем рассматривать вместе с вами и принимать».

— Все-таки согласитесь, странно, что текст закона был еще два года назад, но во втором чтении — то есть через несколько дней после первого — его развернули на 180 градусов.
— Этому способствовало несколько политических, объективных событий, произошедших в России. Обратите внимание, что закон не был принят, пока не прошли выборы нового президиума РАН и нового председателя.

— Только президент РФ подписал постановление о назначении президента РАН после принятия закона.
— Вы правильно отметили одно из политических событий. Но это не все политические события. Их была целая цепь. Президент, на мой взгляд, неслучайно не подписывал назначение нового президента РАН, потому что необходимо было провести ряд собеседований. Обратите внимание, что до подписания произошло две встречи президента России и президента РАН (избранного кандидата).

Вообще закон о РАН в моей памяти останется главным, очень сложным законом, самым сложным в истории моей работы в Думе. Он по мне прошелся прямо бульдозером.

— Зачем так было торопиться, если все равно третье чтение оставили на осень?
— Кто-то торопился, но не мы.

— За неделю же его приняли во втором чтении.
— Подождите, во втором чтении мы приняли уже совсем другой закон, чем был в первом.

— То есть недели было достаточно, чтобы принять его?
— Это была альтернативная версия законопроекта, которая тоже не была спонтанной. Мы ударили по самым важным пунктам. Самое главное, что РАН осталась бюджетной. Мы уверены, что госбюджет должен быть основным источником ее финансирования. Кроме того, были приняты многие важные пункты, например, по изменению состава академиков. Теперь это не пожизненное звание. Спорный вопрос остался, который будет рассматриваться в третьем чтении, это количество этих академиков и какие они должны быть. Я остался доволен тем, что мне не пришлось сдавать мандат депутата, потому что моя позиция была исключительно принципиальной.

— Ну, третье чтение — оно же про запятые и циферки?
— Не совсем так. Давайте дождемся третьего чтения — мы к нему готовимся. Вы правильно опять уловили еще одно политическое событие, которое может произойти. Дело в том, что у депутатов есть возможность при наличии большого количества спорных вопросов, оставшихся с момента второго чтения, инициировать возврат к этой теме. И по данному законопроекту вопросов было много. Поэтому есть вероятность того, что будет возврат к некоторым моментам, которые надо доработать.

— Хорошо, а вот еще: самое громкое обсуждение, конечно, вызвал закон про запрет усыновления российских детей американцами. Честно — я не знаю, надо запрещать или не надо, но я был против такой меры в увязке с Магнитским. По сути, дети стали разменной монетой.
— Мне тоже не понравилась синхронность по времени — они были не в одном тексте, но в одно время. Это плохо. Но пусть лучше будет плохо, чем будет хуже. У нас больше 100 стран, с которыми есть соглашение по усыновлению. И огромное количество стран, где уровень здравоохранения не хуже, чем в США. Именно поэтому доводы о том, что наши дети-инвалиды больше никуда не попадут, беспочвенны. Во-первых, всего 5% усыновленных — инвалиды, а большинство — это дети здоровые. Второе — никто не запрещает усыновлять европейским странам, азиатским и прочим.

Говорить, что Америка — это идол здравоохранения, и если ребенок туда не попадет, значит, все, ему будет плохо, — это не так. Америка поплатилась за беспрецедентно плохое отношение к российским детям. Я читаю в интернете сейчас продолжение этих всех разговоров. Только напомню, что лишь недавно был закрыт детский дом в Соединенных Штатах для российских детей. Такой беспрецедентный случай, когда детей держали как в тюрьме. Продолжаются случаи, когда приемные родители признают или избиение детей, или смерть. Я бы не хотел, чтобы на моей совести было решение, что я отправил туда ребенка, а он там погиб. И его фотография… Стран много. Почему все замкнулись на Соединенных Штатах?

— Просто там были конкретные дети, которые были уже в конечной стадии усыновления.
— Если посмотреть внимательно на этих детей, плохо ли они живут? Не оказала ли им помощь Россия? Сегодня за усыновление ребенка-инвалида в российскую семью единовременное пособие — 100 тысяч рублей. По сиротам и по усыновленным детям, по детским домам — целая государственная программа. Из федерального резервного «Фонда будущих поколений» выделили около 100 млрд рублей. Этот резерв может быть «распечатан» по решению депутатов ГД РФ на важные нужды, и это было сделано.

Другое дело — вторая опасность — я же работаю постоянно с детьми, которые попали в беду, в комитет по охране здоровья к нам постоянно приходят такие письма. Но проблема в том, что, когда начинаем проверять, то 90% случаев оказываются недостоверной информацией. По усыновлению сегодня выстроен целый бизнес. Я был потрясен! Даже не предполагал, что есть такие механизмы. Например, находят семью с больным ребенком, говорят: «Мы готовы вам сделать операцию за рубежом», собирают или сами направляют $2–3 млн на счет ребенка. У нас разрешено без отчетов направлять на лечение ребенка сумму, которая необходима. В итоге деньги исчезают. К сожалению, есть недобросовестные люди, которые под видом различных благотворительных фондов ищут деньги якобы для лечения нуждающихся детей. Но на практике — это все оказывается просто механизмом вывода средств за границу, а дети в итоге ни на какое лечение и не попадают. И это кухня, которую тоже надо знать блогосфере.

— Но ведь если с ногой что-то не так — это не повод всю ее отрезать.
— Я согласен. Поэтому я еще раз хочу сказать, вы не услышали цифру — 90%. Если заболело 90% ноги, то, наверное, надо отрезать. Хотя с другой стороны — никто не прекратил и не запретил перечисление денег за лечение, несмотря на эти факты. Я хочу сказать, что не все там белое и пушистое. И второе — у нас огромное количество стран, которые усыновляют, и ничего не прекратилось.

— Сейчас еще французам запретят…
— Нет, этого не будет. Запрет коснется исключительно однополых браков. Это совсем другая песня. Меня вообще удивляет, что гей-пропаганда все еще продолжается. И мы об этом много говорим. Не стоит она того, чтобы о ней много говорить! Это абсолютно точно. Ну есть эти люди, ну живут они своей жизнью, но мне когда сказали: а чего вы против выступаете? А что, нужно, чтобы наши дети эту пропаганду читали и смотрели?

— А что, есть пропаганда?
— Да. Есть пропаганда.

— Я не встречал.
— Я встречал.

— Вот эти законы, мне кажется, гораздо сильнее раздули эту пропаганду, чем все остальные.
— Почему вдруг начали так активно против? Ну, приняли закон…

— Я не знаю, но европейцы говорят, что мы не молодцы.
— Ну мало ли, что говорят. У нас свой путь развития. А мы скажем, что европейцы во многих вещах не молодцы. Особенно в экономике. Я могу сказать, что немцы не молодцы в отношении Кипра. Взяли и обрезание сделали. Это защита частной собственности? Это соблюдение конституции Евросоюза? О чем мы говорим? Во всех документах у них говорится, что частная собственность незыблема. Это константа. Они нарушили впрямую первый пункт конституции своей — и ничего!

— Депутаты постоянно с чем-то борются — теперь вот еще взялись за мат. К примеру, на «Ленте.ру» было интервью с человеком, который занимается изучением русского мата. Безусловно, частью русского языка. И эту статью удалили с сайта.
— Смотрите, прежде всего такие статьи должны размещаться на специальных сайтах. Я за запрещение мата в общей социальной сети. Я сам из глухой деревни, поэтому если нужно — я отвечу. Мужик мужику может ответить где-то в личном разговоре. Но когда от женщины я слышу мат… Меня маменька с папенькой так не учили.

— Но пока это касается только СМИ. А если на весь интернет распространить — вы за? Как Мизулина предложила…
— Я думаю, что запрет не может быть абсолютный. Потому что мат — это часть русской культуры. И часть русского языка. Должны быть закрытые сайты, куда можно зайти, зарегистрироваться, и пожалуйста — изучайте эту часть, рассматривайте ее, все что нужно делайте.

— То есть вы считаете, что надо на весь интернет распространить запрет? Ну, кроме специальных сайтов…
— На весь интернет, кроме специализированных сайтов.

— Но это же нереально — просто следить за этим.
— Да, это важный вопрос. Закон принять можно, но кто будет контролировать? Именно поэтому он вряд ли будет одобрен.

Беседовал Сергей Панин.

"