Жизнь за тюрьму. Мужское и женское Анны Каргапольцевой

В юности будущая «проводница в новую жизнь» для вчерашних осужденных Анна Каргапольцева росла в советской номенклатурной семье в центре Перми, училась игре на фортепьяно. Тогда она, наверняка, не думала, что большую половину жизни и по доброй воле проведет за решеткой. И, конечно, не предполагала, что ее будут воспринимать всерьез и отъявленные рецидивисты, и начальники колоний, а самыми частыми ее собеседниками станут серийные убийцы.

Этим летом мы полюбили компанией приезжать в ныробский «гостевой дом» Анны. Зимой в него полиция свозит только что освободившихся и тут же спустивших все деньги на пьянку вчерашних зэков. За старшего здесь Евгений Клыков — в недавнем прошлом осужденный за тяжкие преступления (по секрету — бывший профессиональный киллер), прошедший весь путь авторской программы Анны Каргапольцевой по возвращению в социум.

«Видели бы вы, каких колдырей привозят, — два слова связать не могут. Полно таких… Освободятся, напьются. Потом днями и ночами стоят у колонии или у здания суда, просят, чтобы обратно взяли», — рассказывает Евгений. Тут же находит зимнее видео, на котором только что попавший на волю после десятка лет колонии пьяный, замерзший и тут же разомлевший от тепла деревенской избы мужик пытается связать пару слов и вспомнить свое имя.

Зимой ныробский рехаб Анны — возможность для потерявших себя от внезапно навалившейся свободы, водки и непонимания. А что дальше? Не замерзнуть бы на 40-градусной лесной дороге… Здесь они несколько дней возвращаются в относительную норму, после чего Евгений или сама Анна, если она на тот момент в Ныробе, подбирают варианты устройства гражданина. Кого — довезти до Перми, кому — подсобить добраться до родных, помочь устроиться на лесопилку. Просто «выпускники колоний» в проекте не участвуют; как объясняет Каргапольцева, каждого своего будущего подопечного она тщательно отбирает еще на этапе знакомства задолго до окончания срока наказания.

Основное время Анна сейчас проводит в женском центре «Нечужие» в Перми. Женский проект наконец появился у Каргапольцевой пару лет назад. А шла она к этому 20 лет. Идея помогать женщинам в местах лишения свободы у Анны родилась после того, как в 90-е за решеткой оказались более сорока участниц финансовой пирамиды. Тогда-то Каргапольцева пошла в ГУФСИН и предложила, что будет работать с заключенными.

«Они говорят: „У нас колонии посещают только религиозные организации“. Меня не это не остановило, договорилась с религиозной организацией, мне подписали первые документы, но ГУФСИН никак не давал добро. Я ходила вокруг них кругами целый год, и мне подписали первую колонию», — рассказывает за чаем на летней кухне рядом с деревенским домом Каргапольцева. Вместе с верующими Анна приходила в колонии не более года, потом начала работать самостоятельно.

Но это разрешение могло стать еще одним препятствием — скорее всего, в ГУФСИН рассчитывали, что от такого предложения голубоглазая девушка с длинной косой откажется. «То были не женские камеры в СИЗО в центре города, это был поселок Валай в 400 км от Перми. Это была мужская колония особого режима, — дальше на Север всё, жизнь заканчивалась».

Но Анну не испугало то, что ей придется ехать за тридевять земель помогать не оказавшимся за решеткой женщинам, а мужчинам, совершившим особо тяжкие преступления — убийства, разбой. «Мне кажется, что они не понимали, что даже если мне 20 лет и я кудрявая девочка, то я всё равно не сдамся просто так, если что-то решила», — вспоминает Анна.

«И вот я впервые в жизни приезжаю на этот неведомый Валай. Захожу, а там — начальник отдела воспитательной работы, замначальника по воспитательной работе. Оба лет по 30 работают в этой колонии. Они на меня так страшно смотрят и говорят „Ты кто?“. А мне 20 лет, высокие идеалы… Я им говорю: „Я тут буду…“ А они мне в ответ: „Иди отсюда!“», — рассказывает Каргапольцева первые впечатления от системы.

В ту пору в деревне, где жила тогда Анна, пропал сосед Сашка. Никто не знал, где он, что с ним. Он забил человека с особой жестокостью, бросил его в подвал, тот умер. И надо же было такому случиться, что именно Сашку первым встретила на Валае Анна. «Думаю, всё равно нельзя, нельзя мне бросить колонию. Зря год ходила и уговаривала? Второй раз приезжаем, там этот парень, которого мы потеряли, прямо у ворот нас встречает. Оказывается, он там сидит, особый режим ему дали, десятку, по-моему, работает библиотекарем. Тогда мы и начали в библиотеке собираться. Я привозила поесть заключенным, потому что им было голодно в то время. Никакого плана работы у меня не было. Сейчас, конечно, наработки есть, а тогда я просто хотела посещать девочек в СИЗО, хотела помогать их детям, оставшимся на свободе, всё должно было быть совсем по-другому».

Из первой группы в 55 осужденных из колонии особого режима на Валае по сей день восемь человек живут жизнью добропорядочных людей. Среди них есть бизнесмены, музыкант. «Один стал реставратором, реставрировал Храм Вознесения Господня в Перми, другой стал православным священником в деревне. В то время коты на зоне были запрещены. Как только начиналась чистка котов, они его из отряда в отряд перекидывали, спасали. Он с этим котом освободился и уехал служить куда-то в деревушку… Кто как вырос. Вот так началось мое хождение по колониям, еще в начале 2000-х».

Коты и сейчас важная часть проектов Анны. Все дни в Ныробе к нам заходит преданный воспитанник Евгения Клыкова кот Серега. Кот удивительно распознает людей, чужие или свои, и, кажется, понимает все человеческие разговоры, и даже участвует в них. У Сереги есть не только лучший друг, алабай Валера, но и свои воспитанники, юные коты.

К слову, в Ныроб Анна впервые переехала вслед за своими подопечными: ОИК-33 на Валае расформировали к концу первого десятилетия. В 2012 году здесь оставалось не более 20 жителей — сотрудники ГУФСИН уехали по новым местам службы. А ее первая группа была переведена в ИК-11 в Ныроб, где дело Анны обрело свой дом и укоренилось. Здесь же сейчас живет Евгений, фактически он отвечает за работу рехаба в Ныробе, курирует участников «мужского проекта».

Евгений

Я начну с начала, как я начал свою жизнь менять, как оказался в проекте Анны. Сижу в особом режиме. Смотрю… На тот момент к нам ходило около 15 церквей. Тогда было проще, в зону для общественников, религиозных деятелей были открыты двери, ходили баптисты, адвентисты, пятидесятники такие, пятидесятники сякие, потом еще этакие. Кого у нас только не было!

Приезжали общественные организации, даже америкосы, молодежь какая-то с концертами еще в начале 2000-х. А тут смотрю — тетка одна ходит. Ходит и ходит. Остальные общественники меняются, а когда-то их вообще нет, особенно зимой, а она всё ходит. Каждую неделю или через неделю приходит. По неотступности. Я думаю: «Ничего себе, настойчивая какая. Кто такая, что такое?». Видно, человек ответственно подходит к своему делу. А что ходит-то? Начал присматриваться, задумываться.

Не знаю, может, мне в тот момент бог эти мысли навеял, зачем я живу? Вообще, что в жизни своей я сделал?

Потом она с собой привела еще двух девчонок. Собирают народ на общение, на мероприятие. Думаю: дай-ка схожу, посмотрю, что они делают. И тут девушка как давай со сцены цитировать Библию. Я слушал, слушал: «Скажи что-нибудь от сердца, прочитать мы и сами можем, Библий полные тумбочки, разные религии привезли много. Скажи свои впечатления или что-нибудь интересное, что-нибудь свое, от сердца».

Тогда я мероприятие им подорвал. Потом смотрю: она всё равно продолжает ходить. Думаю, ладно. Она пришла на выходные, пошел посмотреть, что там. Пришел, сидят человек пять. Говорю: «Можно посижу, послушаю, что тут». А они обсуждают, как какой-то проект запустить. Выяснил, что решили газету издавать, им журналист нужен, чтобы брать интервью у зэков и администрации, газету назвали «Мнение». Чтобы в ней публиковать мнения людей по любому важному вопросу. Например, такие были темы: «Что в твоем понимании мужчина?». Не в гендерном понимании, а каким должен быть настоящий мужчина. А рядом — мнение независимого эксперта. Я втянулся, целый год такую газету выпускали.

Потом придумали делать радиоточку. Потом решили читать лекции по формам зависимости. И тут никто не захотел, на сцену выйти не каждый может. Я говорю: «Давайте я буду».

А я кололся в колонии сильнее, чем на свободе. Как раз в тот период посадили к нам на зону наркобаронов, героина было полно в колонии. Думаю, как раз надо от этого дела отвлечься. Только что сказать? Зэков соберут, а я им буду говорить, что героин — это плохо? И тогда Анна говорит: «Я привезу экспертов, тебя научат». По всем формам зависимости прошел я подготовку, и составили мы график.

Каждый день по два раза ко мне в клуб на лекцию гоняли зэков. Я им рассказывал, что бухать, колоться, играть — всё это плохо. Караул, сколько было поначалу «Собрали… загнали»… Не нравится? Давай вали, что сидишь, возмущаешься?!. А потом сами подходили (я фильм показывал на эту тематику) — «Дай мне диск с фильмом. У меня брат колется, я хочу ему показать». Проходит момент недовольства, начинают включать мозг.

Так на этой почве мы начали постоянно общаться с Анной. А потом я освободился. Она меня не бросила, взяла на реабилитацию к себе. Сначала у меня корыстные были цели. Я понимал, что, во-первых, самостоятельно не справлюсь, а во-вторых, мне даже домой ехать было некуда. Из знакомых живы были те, с кем не стоило встречаться. Я не особо был хорошим человеком.

Я в 1994 году первый раз освободился, в 1990-м посадили. Меня с армии еще посадили, как раз в 1990-м была конверсия. Сокращение армии было, особенно ракетных войск. Я служил на Дальнем Востоке, наша часть попала под сокращение. Там хозяйства на 1,5 тысячи, а народу — рота охраны, а складов консервированных со всем имуществом… И вот мы начали эти склады чуть-чуть пощипывать. И нас посадили. Мне четыре года дали усиленного режима. Меня оттуда привезли по месту жительства, сидеть в Армавире. Я застал в Армавире путч, нас всех зэков вывели на плац, под автоматы…

Второй раз сел в 1998 году. Осудили, особый режим. А где особый режим? У нас там не было особого режима, в Краснодарском крае. Сначала собирались везти в Читу, а потом раз, и нас, четыре человека, привезли сюда. Спрашиваем у конвоя: «Куда едем?». — «ВК-240». — «Слышь, командир, какое ВК, мы не малолетки, у нас особый режим, посмотри». — «Вот написано ВК-240, город Соликамск». — «А где это?». — «„Белый лебедь“ — слышал?». — «Только в песне». — «Сейчас приедешь, узнаешь». И вот мы поехали.

Четыре года мой первый срок был, потом я четыре года на свободе. И всё. В 1998-м уже крупный срок, 17 лет особого режима. Пять из них — камерная система крытая, 12 — особый режим.

У меня по делу одни из потерпевших были верующие люди, другие — свидетели Иеговы (организация признана террористической и запрещена на территории России). Однажды к нам домой приходят два парня, девчонка с ними, они о вере рассказывали, картинки, журналы раздавали. Пришли, нам такие дали, рассказывают, то да се. У меня тогда сожительница была, она их завела в комнату. Я смотрю, у них хорошие одежды, золото на шее и пальцах у нее, у него — печатка, часы хорошие. Думаю: «Нормально верующие живут». В общем, они это всё нам оставили и ушли.

Дед у меня тоже сидел, полжизни просидел, хулиганил. Может, это гены. Я решил, пусть на мне это закончится. Я с сыном больше двадцати лет не общаюсь, он сейчас живет нормально. Пусть на мне остановятся все эти родовые проклятья. Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме, был бандитом. Мы сейчас с ним разговариваем о жизни, о вере, о боге, еще о чем-то. Чтобы я в прошлой жизни своей мог представить, что когда-то так будет, — я бы сам себя насмешил!

Рано или поздно криминальная романтика заканчивается. С возрастом и со временем ты узнаешь о ней больше. Тонкости узнаешь, понимаешь, что не всё так радостно, как казалось в молодости, не всё так хорошо. Выбор по ту сторону получается небольшой: или ты труп, или ты в тюрьме. Стабильности нет в преступном мире. Какая стабильность может быть? Если раньше крышевали, нам платили торгаши, челночники, на этом можно было стабильность выловить — пошел по рынку, прошел, деньги собрал. А так стабильности нет. Временная роскошь, и всё.

Да и на зоне всё поменялось. Раньше были устои, правила. А теперь нарики одни и барыги сидят. Раньше особый режим был как другая планета. Все друг друга знали по многу лет. Пришел, мне выдают рулет (матрас на жаргоне. — Properm.ru). Я смотрю, другой осужденный матрас приносит, сумочку приносит с вещами. Говорит надзирателю: поставь туда-сюда. Я потом спрашиваю у коптерщика, тоже осужденный: «Это что такое?». — «Он уже четвертый раз освобождается, вещи оставляет. Месяцев через восемь заедет назад». Да ладно!.. Нормально… Он матрас оставил свой, специально пошил, сумочку оставил.

А здесь в тайге, на свободе, настоящая жизнь. Я же до освобождения никогда красоты не видел, ароматов леса не понимал. В моей жизни много чего изменилось. Раньше только и думал: ага, вот этот так живет или этот на чем-то ездит, нужно машину отобрать или где-то что-то… А сейчас как-то без разницы. Покупаю что-то в магазине, человек заходит, достает пачку денег, рассчитывается, у меня даже мурашек по коже никаких нет.

Сейчас всё вижу: закаты, восходы, краски всего вокруг вижу… Здесь лес! Такая природа! У меня такой природы в жизни не было. Ты смотришь в эту тайгу и видишь, что она меняется каждый день. Раньше я этого вообще не замечал, ни красок, ничего, что происходит вокруг. Даже в таких мелочах изменилась жизнь. Никогда раньше не был на море, увидел и услышал, какое море. За эти 10 лет у меня больше впечатлений, чем за те сорок, которые я прожил в той жизни.

Сейчас в моей жизни есть, что настоящее вспомнить. Мне сейчас человеку помочь — это нормально, никогда такого бы в той жизни не сделал. А теперь пьяного поднять, а то замерзнет, паразит. Или хлеба купить ему, видно же, что жрать хочет.

Теперь много читаю, общаюсь с людьми, уровень общения поменялся. Сейчас вот с вами сидим. Вы журналист известный. Я сижу с вами, даю интервью. В той жизни у меня не было такого, и быть не могло.

***

Сейчас в Ныробе живет еще один «воспитанник» Анны из бывших — Рафа, Равиль Шарафеев. Он застенчиво появляется первый раз на пороге с банкой брусники — сам собрал, принес городским гостям к чаю. Как появился, хитро глянув, так быстро и исчез. Рафа старается научиться жить самостоятельно после длительного срока в колонии. Работает в местной котельной, собирает на продажу ягоды и грибы. Работает и в бригаде строителей — местным бабушкам крышу подлатать, забор поставить.

У Рафы есть мечта: поставить здесь свой дом, чтобы дети на лето оставляли деду внуков. Пока Рафа отбывал срок, дочери выросли, обзаводятся своими семьями и планируют детей. Сам он пока не встретил себе любимую, говорит, что слишком разборчив стал к людям. А вот дедом стать готов и мечтает об этом.

Рафа

Как я стал бандитом? После армии столкнулся с наркотиками. Пришел с армии, вернулся домой в Закамск. Помыкался, там поработал, там поработал. В то время, в начале 90-х, было модным колоться. Раз-два… Мы ж не знали последствий наркотиков — что может быть ломка, зависимость, что некоторые личности специально других подсаживают, чтобы потом с них доить. Деньги тогда у меня водились всегда.

Как зарабатывал? Где наперстки, где в карты, где просто с кого-то имели, бизнес крышевали, где воровали с закамскими. Ездили по Пермской области, промышляли.

Женился. В другом, гражданском браке, родилась третья дочка. Тогда же я понял, что сильно зависим от наркотиков. Начались ломки, скандалы дома. Началось непонимание. Ходил уже по лезвию ножа. Ездил в реабилитационные центры лечиться, но ничего не помогало. В краснокамском «Дельфине» только сутки пробыл, убежал оттуда. Так получилось, что знакомая была на воротах. Окошки были на замке. Я дал ей понять, чтобы открыла окошко, и выпрыгнул. Успели там меня только побрить налысо. Меня родные им сдали, на улице пересекся с сотрудниками центра, меня закинули в багажник и увезли туда, как наркомана. Рейд у них какой-то был.

В 27 лет первый срок за наркотики. Употребление, хранение, перевозка — всё вместе. Через три года освободился, переехал в Краснокамск. Начал опять употреблять, два месяц побыл на воле, и снова. Там уже больше срок дали — семь лет. Отбывал в ИК-9 в Соликамске. Вроде переосмыслил, пересмотрел… И в мире поменялось многое: порядки, законы, установки, взгляды. Немного по-другому начал понимать жизнь.

Всё идет с воли. Как человек ведет себя на воле, к чему привык, то пытается и в лагере внедрить. А там раньше правила были свои, лагерные, устои обязательно соблюдаешь. Но если ты был педофил, к примеру, или склонный к чему-то, то у тебя и там будет это проявляться. Если ты был слабак, то и там им останешься, на тебя сядут и поедут. А кто был лидером или с харизмой хорошей, те становятся лидерами, начинают управлять, группы создавать.

Я в колонии сразу поступил учиться на швейника, печника, сварщика, начал профессиями разными овладевать. Стало интересно. Стал посещать библиотеку, начал читать, в футбол там играли. Отсидел, освободился.

Лет пять прошло на воле, и опять на грабли наступил. Как говорят, бывших наркоманов не бывает. Это уже в 2009-м. Я был в розыске, с наркотиками поймали меня. Уехал в реабилитационный центр при «Новом завете», прошло три месяца реабилитации, потом три месяца адаптации. До окончания адаптации был в розыске. Меня прямо из церкви в ДК Ленина забрали в декабре 2009-го. В 2019 году я только освободился.

Дали мне уже особый режим. ИК-4 поселка Ныроб, в прошлом «двадцатка» называлась. Там познакомился с Анной Вадимовной. У нас собралась небольшая группа единомышленников. Начал читать литературу, в бога уверовал, потому что многое в жизни из Библии. Когда человек начинает понимать ее, он начинает по-другому вести себя, внутренний мир начинает меняться. Даже если где-то он грешит, что-то делает, то «не предай, не убей, не укради» у него впитывается в кровь. Он поневоле так не будет поступать. Есть, конечно, погрешности у всех, но теперь мысли меняются, больше разбойничать не тянет.

У меня пропала зависть, корысть, а после этого перестало тянуть в большой город, где искушения. Сейчас новые наркотики: соли-моли, в наше время этого не было, был чистый опиум. Анна Вадимовна предложила в Ныробе остаться, я согласился. Тут жил инвалид без ноги. В течение нескольких лет, пока он не уехал, я ухаживал за ним, помогал. Находил себе подработки, так как если работы особо нет (очень сильный фактор), тянет на криминал снова.

Когда ты начинаешь изучать жизнь, думать о ней, когда у тебя появляется вера, ты взрослеешь. Появляется, ради чего жить, появляется смысл. Много читаешь книжки, много смотришь, есть, с чем сравнивать. Там, за решеткой, как и во всем мире, как в государстве, только как в маленькой коробке, — всё то же самое. Проверяются все эти ситуации в делах, в поступках. Начинаешь понимать, оценивать. Деньги есть — ты для всех бывших знакомых хороший, для всех товарищ, друг. Денег нет — и всё. Само по себе пришло осознание, что надо жить, надо меняться.

Такие организации, как у Анны Вадимовны, очень нужны. Важно, чтобы человек увидел поддержку, что его не осуждают. Не сможет вчерашний зэк приспособиться, адаптироваться к жизни сам, потому что в лагерях, у кого большие сроки, вырабатывается рефлекс потребительский. Всё бесплатно, трудиться особо не надо. На пачку сигарет и на пачку чая.

А у Анны Вадимовны люди тебя понимают, не отталкивают, выслушивают, где-то одергивают, приходят на помощь. Ты сам вдохновляешься. Нет злобы, когда видишь примеры человеческие, начинаешь по-другому думать, а не когда тебя старые друзья пытаются использовать или обмануть. Человек на зоне озлобляется, у него включается рефлекс лагерный: обмануть, обокрасть, слукавить, схитрить.

Такие организации помогают выжить духовно. Человек начинает просто по-другому мыслить. Разницы нет: атеист, православный, баптист, протестант. Просто когда человек начинает читать Библию, хорошие книги, приходит осознание. Это касается отсидевших. Мирские, они сами живут нормально, они адаптированы. Всё начинается в лагере — сеется семя. Если оно посеется, то надо человеку просто помочь, дать толчок. Понятно, что всех осужденных не изменить. Но всё равно кто-то, как мы, восстанавливается, остается жить без криминала.

Женское начало «Нечужих»

Анна Каргапольцева сейчас больше занята тем, о чем мечтала в самом начале, — помощью осужденным женщинам. «Три года назад вдруг задали мне воспитатели в колонии вопрос: „Почему вы работаете только с мужиками?“. Мне хотелось закричать — рассказать, почему. Тогда я и начала работать с женщинами».

Основной контингент проекта — женщины-убийцы, отсидевшие несколько раз. Как правило, все они — изначально сами жертвы домашнего, бытового насилия. «Одна и та же схема: „Бил, бил, бил, дрались, выпили, я по пьяни нож взяла“. Думаю, как так-то? Я с этим не сталкивалась. Меня никто не бил. Начала проецировать на себя, как я поступлю в такой ситуации, если меня будут бить? И поняла, что обязательно возьму тяжелый предмет, начну защищаться. Я поняла, почему женщина с первого раза ножом в сердце попадает или кирпичом в башку. Она понимает, что он сильнее и обязательно в ответ ударит. Все понимают, поэтому каждая бьет насмерть».

С женщинами работать и проще, и сложнее одновременно. Каждый случай, каждая жизнь — это индивидуальная программа. Сейчас пермский центр Анны готовится к приему одной из самых известных за пределами системы женщин-убийц, Кати Масловой. И это тоже будет индивидуальная история. «Я с каждым из своих за руку ходила. И только это дало результат. Начиная с первого моего осужденного, он до сих пор на свободе, 20 лет прошло. Это был первый случай индивидуальной реабилитации. Я поняла, что аплодисментов от общества вряд ли дождусь, и по одному человеку, с каждым вожусь. Но я могу сказать: 46 убийц прошли через мои руки. Сколько они еще могли сделать — общество даже не представляет себе, потому что больше половины из них делали это за деньги. Сейчас возвращается такое время — все их навыки могли бы быть очень востребованы».

«За всех сердце радуется. Был один наркоман (имени называть не буду, особый режим), родители три квартиры продали, чтобы его вылечить. Он приехал ко мне на реабилитацию, еще когда у меня был открыт самый первый центр. Этот мальчик с холеными ручками полоскал свою одежду в проруби. Местных деревенских мужиков учил чистить снег, потому что снег не чистили — натаптывали тропы и ходили. Он пробыл два года на реабилитации, не уехал никуда, пока не понял, что справится сам. Уехал на родину, женился, у него четверо сыновей. Стал музыкантом, саксофонистом, дает сольные концерты. Сердце радуется! Когда звонит в день рождения и говорит: „Вадимовна, у меня третий сын родился“, мне кажется, я радуюсь, как он сам, когда узнал, что жена родила», — говорит Анна.

Сейчас у нее, кроме забот о воспитанниках, есть одна важная задача: рассказать о своем проекте новому руководителю Главного управления Федеральной службы исполнения наказаний по Пермскому краю Леониду Мустайкину. Потому что это не только ее мечта и цель, — чтобы, выйдя из колонии, убийцы и грабители не возвращались в места лишения свободы, — но и его служебная задача. Пока эта встреча не получается — новый начальник главка ФСИН пока не встречается с общественниками. Вот уже три месяца прошли в ожидании встречи. Но Анна умеет дожидаться своего, ведь и до своего женского центра она прошла путь в 20 лет. А в Ныробе зима долгая, снежная — тут время год за жизнь идет.