«С человеческим лицом». Что может сделать школа, чтобы защитить детей

«Судьбы мира вершатся в детских. Именно там решается, станут ли завтрашние мужчины и женщины душевно здоровыми людьми доброй воли или искалеченными индивидами, пользующимися каждым случаем, чтобы осложнить жизнь своим ближним».

Астрид Линдгрен

В день трагедии в ПГНИУ на экскурсиях были школьники: 22 одиннадцатиклассника школы «Дуплекс» во втором корпусе университета и больше 30 второклассников школы №9 в ботаническом саду и в музее. Благодаря их учителям дети не пострадали. С учениками встретились и провели работу специалисты пермского «Центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи». Для родителей — встречу в Zoom. Работа специалистов с учениками и родителями продолжится до тех пор, пока в этом будет необходимость, — сообщили в департаменте образования администрации Перми. Ну, то есть если родители найдут время, сформулируют потребность, то им пойдут навстречу.

На этом всё.

В запросе Properm.ru начальнику департамента образования администрации Перми среди прочих был такой вопрос: «Проведут ли встречи детей и родителей с психологами, с руководителями образовательных учреждений, с представителями департамента образования? Будут ли как-то объяснять детям, что случилось?» Прислали ответ: «В обязательном порядке в школах для учащихся и педагогических коллективов будут проведены мероприятия по теме «Правила безопасности при угрозе террористического акта».

Серьезно?

Я послушала прямой эфир министра образования Прикамья Раисы Кассиной после трагедии. Ошалела от комментариев напуганных родителей. Они пишут: «Ничего нового!», «Пустая трата времени!», «Зачем вообще этот эфир?», «Вы не можете защитить наших детей», «Вы не отвечаете ни на один вопрос!» Мне даже обидно стало за министра, она говорила по делу, но знаете что? Меньше всего родители нуждаются в том, чтобы их детям провели мероприятие «Правила безопасности при угрозе территористического акта». Они спрашивают, что им делать, и что будет делать система образования?

И ждут человеческого разговора.

А им в ответ — про «системную деятельность по противодействию экстремизму и терроризму». Понятно же, что всё, что предписано, всё, что предусмотрено нормативными документами и приказами, всё, что «сверху спущено», — будет сделано, проведено, зафиксировано и оцифровано.

Да разве об этом речь?

Никого не соберут, чтобы поговорить о случившемся, чтобы прозвучало вслух, как это страшно, какое это горе, как важна человеческая жизнь! Ни с детьми, ни с родителями не будут это обсуждать, оставив всех наедине со своими страхами и выводами. В итоге один будет объяснять детям, как драться, как прятаться, куда бежать, а другой не будет. Один спросит у подростка, почему тот решил поменять цвет волос, а другой не заметит сейф с оружием в комнате самого родного и близкого человека на планете. «Да и так же всё понятно», — возразит третий. Нет, не понятно. Только у одного преподавателя университета я видела пост, в котором она рассказала, как поступила, как именно проговорила всё случившееся со студентами, как спросила о их чувствах, как молчала с ними.

Анна Сидякина, низкий поклон.

«Галстуки-бабочки, представляешь!» — возмущалась подруга по телефону. В школе, где учатся её дети, практически после трагедии прошло собрание, на котором директор настоятельно рекомендовала надевать детям галстуки-бабочки, потому что это «так красиво». Но что осталось в головах у детей, с которыми не поговорили ни родители, ни школа? То, что любой может ворваться в школу с оружием и всех убить. И это для них скорее компьютерная игра, чем реальность.

А в большинстве школ и других учебных заведениях обсуждали количество камер, охранников, ключей, где-то ввели новые системы доступа типа пластиковых карт, где-то наглухо закрыли калитки, оставили родителей за забором. Хотя родители ни разу не нападали на учебные заведения.

Галстуки-бабочки, блин.

Разговариваю с сыном и его друзьями, 9–10 лет. Что они слышали, что они думают? Слышали, что парень купил ружье, пошел и убил людей. Что они чувствуют, когда пересказывают эти слова, услышанные от взрослых? Лексикон у детей очень небогатый, кроме того, они стесняются. С ними редко говорят о чувствах. Спрашиваю, страшно ли им? Отвечают, что нет. Они же парни… «да мы бы его», «да я бы его стулом», «да вообще в окно прыгать, и всё». Вывод: они не осознают опасности, не понимают, что это серьезно.

Им не объяснили.

«Что вы еще чувствуете? Вам жаль погибших людей?» В ответ: «А кто они?» «Ну, наверное» «Жаль». «А почему вам их жаль?» Не могут ответить, почему. Удивляются, узнав, что погибшие — чьи-то дети, что в нескольких семьях теперь большое горе, что их кто-то любил и они кого-то любили, что никто не имеет права отнимать жизнь у другого.

Как дети говорят про войну? Не замечали? «Вот была война, были фашисты, но мы всех победили!» «А какой ценой?» — спрашиваю. «Какой?» И я пытаюсь, как могу, придать значение всем этим непонятным для них «десяткам миллионов погибших», объяснить важность и ценность жизни, важность уметь сочувствовать, сопереживать

«А когда вам было по-настоящему страшно, как вело себя ваше тело?» «К кому вы идете, если вам грустно?» «Вы делитесь этими переживаниями друг с другом?» «У вас есть в классе кто-то, кто не играет вместе со всеми? Почему он такой?» «А что вы чувствуете, когда кого-то обижают?» «А он что чувствует, как вы думаете?» Мне сложно спрашивать, я не психолог. Но поражает, что им сложно отвечать. Они не готовы к этим вопросам, никто никогда не говорил с детьми про это. Ни после резни, которую устроили в пермской 127 школе, ни после Керчи, ни после Казани, ни после Березников, ни сейчас, после ПГНИУ.

А, да. Ни одного «правила безопасности при угрозе террористического акта» они тоже не знают. Правила, видимо, существуют только в пресс-релизах департамента образования администрации Перми.

В методичках.