«Последний адрес». Как в Перми стараются не забыть жертв сталинских репрессий

В холле на первом этаже дома №31 по улице Белинского мартовским вечером собрались несколько десятков человек. На встрече жильцов с управляющей компанией решались вопросы управления и благоустройства дома в жилом комплексе «Солнечный город». Среди жильцов были два гостя — историк и преподаватель НИУ ВШЭ-Пермь Алексей Каменских и сотрудник «Мемориала» Александр Чернышев, которых пригласили на собрание, где они бы могли рассказать об установке памятного знака полячке Юзефате Ирбинской, которую осенью 1937 года расстреляли по обвинению в шпионаже.

Историки давно занимаются вопросом увековечивания памяти жертв политических репрессий под эгидой «Мемориала», поэтому хотели объяснить суть проекта «Последний адрес». Но еще за полчаса до собрания к Александру подошла невысокая женщина 40–45 лет и заявила: «Мемориал» является иностранным агентом. Вам никто не даст здесь установить табличку». Слушать объяснения члена организации о том, что пермское отделение не признано Минюстом иноагентом она не стала. Как и не стал уходить Александр, понадеявшись, что слово ему все же дадут. Пермский «Мемориал» не является иностранным агентом, но организация входит в структуру Международного «Мемориал», который признан в России иноагентом.

«Открывала собрание женщина из УК, которая меня и приглашала. Она стала объявлять повестку и, когда дошла до нас, та женщина сказала: «Нет, мы сами разберемся». Целый час там простояли, пытались как-то спрашивать, включаться в разговор…» — вспоминает Александр. Пять минут они все же получили, но теперь жильцы все время их перебивали. Одна из присутствующих заявила: «Какая разница, кто здесь когда-то жил в конце концов. Может, здесь мамонты жили. Нам что теперь, и мамонтам ставить мемориальные таблички?». «Что вы его слушаете, — возмутился еще один мужчина, — он откуда? Он из «Мемориала». А мы знаем, что «Мемориал» — это «американский иностранный агент!»

Алексей Каменских признается, что прокручивал в голове ту встречу, фразы, которые можно было сказать: попытаться объяснить, что он является членом городской комиссии по увековечиванию памяти жертв политических репрессий, о том, что проект «Последний адрес» был поддержан советом при президенте РФ по правам человека. «Но в этом случае я бы поставил себя в позицию власти. А «Последний адрес» — это гражданский проект, горизонтального человеческого взаимодействия. Такое чувство в тебе либо резонирует, либо не резонирует. Знаете, когда прощупываешь, — больно — живой. А вот тут уже не больно, значит, этот орган отмирает».

Польские перебежчики

Таблички «Последнего адреса» появились в Перми в 2015 году — тогда автор проекта журналист Сергей Пархоменко приехал, чтобы установить первый мемориальный знак на фасаде дома на улице Адмирала Ушакова, №26 в память о Владимире Бушуеве — работнике судозавода. Вторая табличка появилась на фасаде ТЦ «Радуга» водопроводчику Ивану Гиршфельду, затем Виктору Андреевскому, Георгию Хрипунову и десятками другим жертв политических репрессий среди которых эстонцы, немцы и поляки.

«Однажды мы устанавливали таблички в селе Карьёво Ординского района двум татарам. В местной школе церемония была на русском языке, вторая часть — у дома, уже на татарском», — объясняет Александр Чернышев, который с 2013 году курирует проект. За это время в Пермском крае появилось 49 знаков, большинство из которых в Перми.

Инициатива часто идет «снизу» — от людей, которые находят фамилии репрессированных, родственников на сайте «Мемориала» и обращаются за помощью в установке. Заявитель перечисляет деньги в фонд «Последний адрес», табличку размерами 11 на 19 см изготавливают и отправляют из Подмосковья заказчику. Александр перед установкой знака изучает архивы, чтобы во время церемонии рассказать о судьбе человека. Сегодня особенно много информации о «Польском деле» — убитых во время Большого террора студентах, преподавателях, крестьянах, спецпереселенцах, которые оказались в Пермском крае.

Появление поляков в Пермском крае можно разделить на три этапа. Первая волна — это ссыльные польских восстаний 19 века. Тех, кого не приговорили к смерти, отправляли на Вятку, в Сибирь — очень большая диаспора в Иркутске, кто-то оказался в Перми. В конце 19 века именно эти польские ссыльные построили пермский костел на улице Пушкина.

Вторая волна — сбежавшие от Первой мировой войны из западных регионов бывшей Российской Империи.

Третья категория — польские перебежчики, которые искали в Советском Союзе «лучшей жизни». После Первой мировой войны, с началом 20-х годов, белорусская часть населения Польши ощутила дискриминацию от нового политического курса Юзефа Пилсудского. Крестьяне и бедняки, все больше ущемлялись в правах: сокращалось число школ с преподаванием на белорусском языке, закрывались общественные организации. В то время как этнических поляков и украинцев награждали землей, поместьями на востоке II Речи Посполитой.

Поэтому тысячи белорусских поляков и бежали до границы СССР, где сдавались, навсегда разрывая все связи с родственниками. Следующие несколько лет по приказу НКВД они проводили на стройках в лагерях, но в итоге получали советские паспорта, разъезжаясь по стране, в том числе в Пермский край. Здесь они, например, поступали на рабочий факультет в Оханске, а затем перебрались в Пермь, объясняет историк Алексей Каменских.

Одна из известных польских активисток — Ядвига Чеховская работала аптекарем на территории Первой тюрьмы НКВД, около Егошихинского кладбища (сегодня СИЗО №1) и часто принимала членов католической общины у себя на квартире. Там же останавливался священник Франциск Будрис — один из последних католических священников в Советском союзе. Он опекал паству по всему Поволжью, Уралу, Западной Сибири, но был расстрелян в Уфе, когда по всему Союзу начались события, более известные как Большой террор.

«Кулацкая операция» с августа 1937 по март 1938 года стала крупнейшей «по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Простыми словами — «кулаков», которых в 30-е годы отправили в лагеря, и у которых заканчивались сроки, было необходимо вновь изолировать от общества.

По приказу одного из главных идеологов Большого террора Николая Ежова в регионы спускались разнарядки в отношении бывших советских заключенных. Всего историки говорят о 7474 жертвах, среди которых были иностранные граждане. «Немецкие», «эстонские», «еврейские» операции ставили своей целью «выявить и изобличить всех участников шпионской диверсионной агентурной сети», в том числе поляков.

Первыми под удар попали именно пермские католики, которых было легко связать с Франциском Будрисом, а значит с агентурной работой, вербовкой, сбором шпионских сведений. Чтобы дополнить список «тройка» взялась за студентов. Ночью 2 октября 1937 года из общежития на улице Генкеля, 5 (в 1930-е годы здесь находилось другое, ещё деревянное здание) выводили тех самых перебежчиков, которые искали новую жизнь.

О жизни Юзефаты Ирбинской, которой хотят установить табличку на Белинского, 31, известно немного. Но это и неважно, отмечают историки, сегодня их цель — пополнять список жертв Большого террора, чтобы их родственники воспользовались правом на восстановление исторической справедливости. Когда в 1937 году Ирбинскую арестовали, она работала контролером Пединститута. Женщина еще в 1915 году перебралась в Пермь с территории оккупированной Прибалтики и стала жить в доме на Белинского, 11.

Во время допроса 3 ноября ее спрашивали о польских перебежчиках, участии в шпионских организациях, но она все отрицала. «Вы знаете Ивана Жаковку», — предъявил один следователей.

В 1919 году Жаковка участвовал в наступлении Красной армии на Польшу. Но наступление было настолько стремительным, что обозы не поспевали за армией. Тогда Жаковка отпросился у командира, чтобы добраться до соседнего села, где он вырос. В этот промежуток произошло «Чудо на Висле» — битва, в которой Юзеф Пилсудский разгромил «Красную армию». Возвращаться 20-летнему белорусскому красногвардейцу было уже некуда, но он перешел на советскую территорию. Здесь его схватили, отправили в тюрьму, а впоследствии завербовали — отправили в Пермь, внедрив в среду пермских католиков и студентов-перебежчиков в качестве сексота (секретного осведомителя).

«Более того, ему же было дано задание вступить в близкие отношения, стать любовником кого-то из католических дам. Он как раз, судя по всему, становится любовником Юзефаты Ирбинской», — предполагает Алексей Каменских. Когда летом 1937 года его схватили, следователи не понимали, что перед ними не польский шпион, а советский разведчик. Жаковку расстреляли, как и Юзефату Ирбинскую. Ее реабилитируют в 1957 году.

Еще один польский перебежчик Адам Калоша был единственным, кто на момент ареста обзавелся семьей. Его жена была на позднем сроке беременности — дочка родилась через пару недель после того, как его осудили на 10 лет колонии. Аделаида Калоша дважды в своей жизни пыталась найти отца: в 1957 и 1987 годах, когда массово реабилитировали советских граждан. Она писала в прокуратуру, КГБ, ректору Сельхозинститута, но ничего не добилась. Но когда в 2018 году пермский «Мемориал» установил памятную табличку на стену дома на улице Крупской, вышла на связь.

«Сегодня она живет в Иркутской области, но узнала о «Последнем адресе» ее отца и написала письмо с благодарностью. В такой момент ты чувствуешь, что недаром всем этим занимаешься. Может, вообще живешь недаром», — признается Алексей Каменских.

«Дремучие страхи»

«Я уже несколько лет обращаюсь в дом на Островского, 6, где хотим поставить табличку Беганской — лаборанту-химику из «польского дела» и Коржинскому. Еще один адрес — Островского, 10. Я выслал им текст, но они пока не ответили», — говорит Александр Чернышев. Члены ТСЖ на Ленина, 10 действительно получили письмо от «Мемориала», но как рассказала журналисту Properm.ru председатель Вера Юрьевна, они внесут этот вопрос на летнее собрание жильцов. Комментировать личную позицию женщина не стала.

«До того, как собрание на Белинского началось, — вспоминает Александр, — та женщина мне говорила: «Вам никто не разрешит поставить табличку». Да, это их право. Не хотят — не надо. Но кто им мешает просто выслушать. И тихо сказать «нет».

Члены совета дома (собственники и управляющая компания) рассказали журналисту Properm.ru, что прошедшее собрание было первым за последние пару лет и обсуждались очень важные вопросы, а Алексей и Александр были приглашенными гостями, поэтому от них ждали уважения к повестке и тем более не думали, что они будут перебивать. «Знаете, они, как нам показалось, вели себя очень нервно, пытались влезть в повестку, хотя были гостями», — рассказывает собеседница Properm.ru и добавляет, что еще перед встречей они изучили деятельность «Мемориала». Поэтому жильцы задавали вопросы касательно юридического статуса их организации.

«Здесь нет речи о политических взглядах. Нас интересовала правовая форма организации, откуда капитал? Мы поняли, что они финансируются из-за рубежа, а сейчас такое время, сами понимаете, — вокруг России очень много врагов и давления Запада. На наши вопросы по теме историки никак не отвечали, даже по какой статье была реабилитирована [Ирбинская] они не смогли. Мы сами выяснили, что она была реабилитирована по не самой «престижной статье». Больше говорили о себе и сколько все будет стоить. Но вообще какое отношение эта заключенная имеет к нашему дому», — не понимает член совета дома.

На вопрос о том, считает ли она «Последний адрес» важной инициативой, женщина пояснила: «Да, но нужно разбираться в вопросе. А у нас сегодня, знаете, очень модно быть патриотом в этом смысле». Женщина добавила, что это не совет блокировал инициативу — они рассказывали об установке таблички другим жильцам, но согласовать такое решение можно только 2/3 голосов.

Руководитель пермского «Мемориала» Роберт Латыпов говорит о том, что работать под прессингом и «ошибочным причислением к иноагентам» становится все сложнее. Даже там, где они морально поддержаны государством, на разных уровнях чиновники высказывают персональное отношение, когда блокируют гранты на инициативы. В случае с «Последним адресов» мемориальцам приходится не только доказывать свой правовой статус, но и убеждать людей в безопасности происходящего.

«Иногда звезды сходятся так, что людям даже не надо объяснять смысл акции «Последний адрес», — они поддерживают ее. А иногда в голове включаются стереотипы и клише советского периода: у нас этого не было, это не нужно, об этом лучше не вспоминать, — рассуждает Латыпов о конфликтах с жильцами. — И мы видим, что как только говорят о политических репрессиях, люди начинают бояться. Вот поставить красную звездочку или табличку в память о ветеране — не опасно, а «Последний адрес» — да. Это какие-то дремучие страхи».

Иллюстрации: Диана Заднепровская для Properm.ru