«В автобусе едешь когда, говорят: «А что, там еще люди живут?» Репортаж из вымершего шахтерского поселка

Когда весной на крыше кирпичной двухэтажки начал барабанить дождь, пенсионерка Тамара Геннадьевна (имя изменено) уже расставляла тазики. Ведро на кухню, около плиты, а кастрюльку поближе к кровати. Капли по известной траектории из трещин на потолке наполняли посуду, пока бывшая шахтерка ковыляла по квартире, чтобы подкинуть в «титанку» дров. Такие печки ставили в 60-е, когда на глубине еще во всю добывали уголь, а рабочим выдавали «топливо» по талонам.

Пенсионерка рассказывает, как управляется по дому, пока мы заходим в подъезд, но дальше не пускает. «Мне стыдно вас звать к себе», — говорит женщина, пока одной рукой тянется в ящик, откуда достает квиточек. Содержание жилья в мае обойдется в 782,29 рубля. Она не пропускает платежи, хоть и вынуждена экономить. Женщина тычет в соседнюю дверь. Из щели торчат платежки соседей. «Отмывщики, — считает она. - Купили квартиру по маткапиталу, перепродали, обналичивают как-то, но не живет никто».

Пенсионерка ходит на костылях, поэтому часто не успевает на автобус, который везет до поликлиники или в аптеку в Углеуральском. Зимой почти всегда женщина сидит дома. Только в магазин за продуктами и сигаретами: «Сплю и в подшубке бывает. Другие соседи умерли, никто не топит у них. Все промерзает. Я в подъезде одна. Нас здесь осталось-то…»

Ежегодно в России переселяют более 110 тыс. человек, в Пермском крае около 3–4 тыс. человек — достаточно высокие темпы для страны. Но очередь мечтающих переехать из бараков и прогнивших домов тянется на десятилетия вперед. За бортом программы остаются сотни тысяч человек, которые живут в тяжелых условиях, но их дома не признают аварийными по формальным основаниям. Сохраняется тенденция, — чем дальше от центра, тем меньше шансов получить новое жилье. К невыносимым условиям добавляются неподъемные для многих пенсионеров коммунальные платежи и взносы за капремонт, который они не дождутся.

«Я просто оказалась им нужна, хотя и не хотела»

Поселок Шахтный, точнее то, что от него осталось, вытянулся на пару километров от железнодорожного переезда до заржавевшей вывески — между Углеуральским и Горным. Марина Шакирова выросла в доме на Больничной, 13а, по соседству с Тамарой Геннадьевной. Мама работала учителем в школе, а отец горным мастером — очень престижная должность.

Шахтный, как и сотни угольных поселков, зарождался вдоль железной дороги в начале 20 века. Первое место добычи открыли неподалеку от станции «Половинка-Чусовская». Летом 1946 года поселок преобразовали в город Углеуральск, а одну из крупнейших шахт им. Серова подчинили «Сталинугольскому» тресту (просуществовала до 1995 года под названием «Центральная). Строили дома и улицы пленные немцы. Упразднили город в 1960 году, поделив на два рабочих поселка — Углеуральский и Шахтный, который начал самостоятельную историю.

Еще школьницей Марина мечтала пойти по стопам отца, но когда выучилась на маркшейдера, женщин уже стали выводить из шахт. Вернувшись в поселок, устроилась мастером на завод, а ее муж Николай на рудник «Центральный». Рабочие получали по 500 рублей в месяц и могли накопить на «Жигули», не нуждались в жилье. Депрессия накрыла Шахтный позднее, в середине 90-ых, когда последние угольные шахты закрылись, а поселок вновь объединили с Углеуральским.

Как и сотни поселков, зародившихся в начале 20 века, спустя столетие Шахтный вымирает. Отделение банка закрыли. Библиотеку держат, чтобы, проводить собрания и выборы. Один магазин. Зимой до машины скорой помощи пенсионерок тащат на носилках, а на прием в поликлинику можно попасть только если подкараулить автобус, который постоянно промахивается с расписанием. Либо с тележками и сумками идти три километра.

«Глядите, — ведет по карте пожилая машинистка-подъема. — Приезжал Дмитрий Махонин (губернатор Пермского края — Properm.ru) на День Шахтера — выпустили эту газетку потом. Вот, — доходит до точки женщина. — Здесь живем мы — Шахтный, но нас на карте нет, потому что мы — Углеуральский, — объясняет тонкости женщина и продолжает. — Глядите: «Расселить поселок Шахтный», — читает она. — Описка говорят была! Не поселок ШАХ-ТНЫЙ переселяют, а поселок ШАХ-ТЫ в Кизеле».

Воевать за переселение женщины решили этой весной, но когда начала протекать крыша или меняли трубы, не помнит уже никто. Для Марины борьба началась неожиданно: в квартире детства коммуналка и капремонт стали расти, но дом никто не ремонтировал. «Я не хотела быть главной, но так вышло, — признается Марина. — Девочки говорят, письмо оставим в магазине, пусть подписываются. Я говорю: мы письмо отправим таким людям! Надо все равно к каждому человеку подойти, чтобы он прочитал, чтобы знал». Девочки — это 15 женщин, которые раньше работали в шахтах, на скорой помощи, в школе. Многие и сегодня не выходят на пенсию, «чтобы не стухнуть тут совсем».

«Дмитрий Николаевич, Армен Гайосович! (Армен Гарслян — депутат Законодательного собрания Пермского края от Губахи — Properm.ru). Вы были в поселке в прошлом году (бывший поселок Шахтный), встречались с жителями и знают ситуацию не понаслышке. Фактически весь жилой фонд поселка необходимо признаться ветхим. Тут проживают пожилые люди, ветераны труда — бывшие шахтеры, бывшие учителя […] Не асоциальные личности, а нормальные граждане России, только оказавшиеся не по своей вине в подобной ситуации […] Нужен Хозяин в городе. Нормальное управление городом просто жизненно необходимо», — просили женщины.

Письмо губернатору, депутатам и президенту писали все вместе после встречи с главой Губахи Николаем Лазейкными. На собрании чиновник перечислял дома, которые попали в план переселения. Дом Марины по экспертизе жив почти на 60%, такого износа недостаточно для включения в федеральные и региональные программы, хотя основания для переезда все же есть. Соседние четырехэтажки (Белинского, 51, 53, 55, 55а) сносить не собираются. «Я не компетентен и не имею права говорить о том, что вас переселят, потому что вы — не аварийное жилье», — приходилось объяснить Николаю Лазейкину. Количество жителей в бывшем Шахтном не считают с объединения в 1996 году, в ответе из мэрии лишь уточнили, что люди остаются в 18 домах.

«Так и хочется шпателем вот это все соскоблить»

Марина ведет в дом детства, чтобы показать родительскую квартиру. Дверь в подъезд висит на петле, ржавые защелки еле держатся, на крыше от дымохода отвалились кирпичи, некоторые окна заколочены. Внутри плесень расползлась по углам и потолку. Зимой стены покрываются толстым слоем инея, показывает Марина на штукатурку, которая отваливается пластами. В доме живет пара пенсионеров.

Квартира словно продолжение подъезда, который никогда не слышал про капремонт. Марина признается, что ремонт здесь не делали, как умерли родители, да и бесполезно это. Потолок в комнатах и туалете в сетке из бесконечных подтеков с чердака, печь в туалете можно затопить и в мороз будет греть. Только тепло просочится через худые окна. У соседей такие же «болезни»: перекрытия прогибаются, в подвале текут трубы, кусок железа, который прибили на крыше прошлой весной, улетел вместе с досками. От замыкания электропроводки сгорела квартира и случился пожар в подвале.

«Вон там, второй этаж, — показывает женщина на черное окно. Все вместе — около 20 человек мы стоим на углу дома. — Кто-то там жил и спалил квартиру. Мою затопили, пока тушили». В пустые квартиры «обнальщиков» обычно заезжают алкоголики, которые не платят и мешают жить. «Мы в квартирах живем, чистота, порядок, делаем ремонты. В подъезд заходишь, там все сыпется, все валится. Даже и смотреть на это не хочется. Показали по телевизору женщину в подъезде. Она говорит: «Так и хочется шпателем вот это все соскоблить». Так же и я соседке говорю: «Мне так хочется все, что болтается, убрать», — злится шахтерка.

Питаются дома от небольшой котельной, которую хотят снести. Жители надеются, что этот день не наступит, потому что замена им не нравится. «Живет в подъезде по три-четыре человека. А в каждую квартиру хотят поставить нагреватели. Денег на них есть? Газ обрубают, потому что попасть почти никуда нельзя, а котлы как помогут? Дом промерзнет, — уверены женщины. — У нас холодная вода и отопление идут по одной трассе, поэтому вода холодная не замерзает зимой. Если котельную отключат, то все замерзнет, и вода, и канализация». Сейчас проект реконструкции системы отопления проходит госэкспертизу, рассказали в мэрии, — эту зиму котельная еще будет работать. Следить за ней пока есть кому, хотя мужчин в микрорайоне всего несколько человек. Пенсионер, который пришел на собрание, молча стоял, прижавшись к стенке дома, двое мужчин лет 40 сначала с недоверием приглядывали за соседками, которые шумно объясняли все проблемы, а потом подошли: «газовую трубу надо чинить точно».

Президент Владимир Путин объявлял о необходимости переселения из аварийного жилья почти на каждой прямой линии или послании Федеральному собранию. В 2011 году соседние шахтерские поселки Шумихинский и Юбилейный дозвонились и просили не уничтожать оставшиеся рабочие места, поддержать производство и добычу, не допустить исчезновения с карт.

«Чем у нас власти занимаются, кого мы выбираем вообще?» — неожиданно возмущается одна из 15 женщин, когда они рассказывают о проблемах. «Ты кого выбирала?» — предъявляет ей соседка». «Я? Никого не выбирала», — чуть тише говорит женщина. «Без нас выбрали. Вот надо выбирать. Нельзя дома сидеть и не ходить на выборы. И никто и не выбирал Лазейкина. Пищат да лезут», — заводится она.

Главу Губахи жители не любят, считают, что он слишком много обещает, а решает проблемы медленно, больше хвастается перед начальством: «Он же из Лысьвы, ему мы не нужны. А как дома расселяет? Некоторые уже снесли, потому что люди не дождались, уехали, а он ставит себе плюсик...», — машет в сторону открытого балкона пенсионерка.

Весной на встрече глава округа объяснял, что в домах сделают капремонт, но жители рассмеялись. «Отделку фасадов будете делать, как в Губахе?» — вспомнили фиолетовые, оранжевые, синие плиты, которыми обшили пятиэтажки.

— Наш поселок уже умирает. У нас забрали автобусы, закрыли банк, один магазин с какой-то просрочкой. Вот вы скажите, разве ради 40 человек будете делать нам нормальное расписание: раньше мы доезжали до поликлиники и могли быстро вернуться обратно, а теперь приходится ждать. Зимой по три часа на холоде — объясняла женщина.

— Пустить автобус в 10 часов 10 минут, — я вас понял. Попрошу проверить, сколько человек будет заполняться… — записывал чиновник.

— Ну вот опять! Нам нужен автобус! В любом случае! — выкрикивали хором.

Мы стоим еще 10 минут, обсуждаем просрочку, щели в фундаменте толщиной с кулак, стаю злобных собак, которая пугает внуков, приезжавших на каникулы. Женщины то уходят, то возвращаются — снова просят сфотографировать их подъезд, облезлую штукатурку, квитанции за коммуналку. Снова начинают злиться: «Нас нет на карте, но мы есть. Не пьяницы, одеты, видите ведь. Всю жизнь тут работали, мужики все здоровье похоронили. Сколько еще ждать?»

Вместе с обещаниями жители копят обиду: на чиновников, управляющую компанию, соседей — из Губахи. «В автобусе едешь когда, говорят: «А что, там еще люди живут?», «А мы думали там только алкаши и бомжи». Говорю: «Я что на бомжиху или алкашку похожа?» Никто не верит, что мы здесь живем еще».