Эй, маньяк, ты слишком долго. Как в Соликамск незаметно прилетел Вагнер

Третий день премьеры «Летучего голландца» в Перми, но, как принято говорить у традиционных театральных критиков, «зал был полон». И это несмотря на то, что в условиях низкой доступности критично настроенного к режиссеру Константину Богомолову Facebook (запрещен и признан экстремистским в России) критически настроенных меломанов накануне премьеры в соцсетях заметно не было. Хуже того, профессиональные критики и после первого дня оказались благодушно настроены к трио постановщиков (Константин Богомолов, Филипп Чижевский, Лариса Ломакина) и говорили не о кошмаре на сцене, а о фирменных рецептах режиссера и его узнаваемом почерке.

Во первых строках (и чтобы потом не возвращаться) — главное отличие и фирменный почерк Богомолова — это отличное чувство юмора. Или, как это модно говорить у профессиональных критиков (на что автор этих строк не претендует), ирония и пост-ирония. Ну не зря же первый день премьеры был 1 апреля! Кто еще взялся шутить в этот день в 2023 году, даже на эзоповом языке?

В сочетании с точным, профессиональным вкусом режиссера, лаконичной сценографией Ларисы Ломакиной и прекрасной музыкальной тканью от дирижера Филиппа Чижевского с солистами, хором и оркестром, от спектакля остается очень приятное послевкусие — с желанием еще раз (в другом составе) послушать Вагнера и с оставшимися на кончике языка шутками.

Немного из увиденного вскользь в соцсетях о премьере от обычных критиков: они говорили, что это «жанр КВНа и капустника», «это не искусство», «не оперное искусство».

Берем определение оперы: «музыкально-драматический жанр искусства, в котором содержание произведения передается через музыкальную и вокальную драматургию». Хотя до премьеры будущая Сента (Анжелика Минасова) и говорила, что после спектакля в Мариинке, где она исполняет эту же роль, ей пришлось ее переработать, но именно сама музыка в Перми слышится очень строгой и классической, как и подобает исполнять Вагнера. В ней не чувствуется отступлений от традиционного прочтения. Да и Богомолов объясняет разницу разными версиями от самого Вагнера.

У Вагнера на пермской сцене точно есть его «фирменный» «Liebestod»: в дословном переводе с немецкого — Liebe как любовь и Tod как смерть. Забегая в финал — Голландец здесь четко и уже визуально «говорит», что в убившей себя Сенте он нашел любовь и верность всей жизни, — всё как у Вагнера.

Классической, за исключением двух образов, выглядит и сама постановка, если не видеть подстрочники на сцене и виртуальный видеоряд. Костюмы, созданные Ларисой Ломакиной, могут быть как у норвежских крестьян, так и у «буран», живущих где-то на севере Прикамья, в 20 км от Соликамска, как и у коми-пермяков, etc. Да и деревенские домики и утварь вполне могут быть присущи традиционному прочтению «Летучего голландца».

Выпадают из видеоряда только два возлюбленных Сенты — Голландец, он же злодей-маньяк, и ставший бардом-метеорологом Георгием Эрик.

И тут еще одно отступление: на мой (непрофессиональный) взгляд, Энхбат Тувшинжаргал претендует на лучшего на сегодня в Перми исполнителя амплуа злодеев — чего стоит в его исполнении Дон Жуан! Здесь он становится Мистером Иксом, но только визуально, а не музыкально — в опереточном костюме он совершенно серьезно (и великолепным баритоном) являет нам Голландца. Как говорит Богомолов, в его образе сравниваются мифологические муки от невозможности умереть с реальными муками от пожизненного одиночества в тюрьме, когда в обоих случаях «смерть желанна».

Как, впрочем, и Эрик-Георгий в своем современном костюме кажется вполне органичным. Барда Георгия (в исполнении Ивана Гынгазова) от классического менестреля-охотника Эрика (и стукача поневоле) отличает только гитара, а растянутый свитер с косами — чем не поддоспешник, что надевали под кольчугу в былые времена (вопрос риторический). 

Вернемся к соцсетям. А там уже находят в постановке не КВН, но оперетту, вспоминая, что Богомолов «уронил» зафрахтованный для московского музтеатра самолет. И именно из его реквизита Голландец вместо арестантской робы находит себе фрак, шубу и маску Мистера Икса.

И опять нет. Возвращаемся к определению оперы и оперетты. Последняя — «это музыкально-театральный жанр, сценическое произведение и представление, основанное на синтезе слова, сценического действия, музыки и хореографии». В нашем Вагнере мы видим только оперное пение без речитативных диалогов и балетных номеров.

А теперь про новые смыслы, и почему они могут кому-то мешать и так мешали в «Кармен» два года назад.

Новые смыслы своим «фирменным почерком» Богомолов закладывает на новом языке (уже, на самом деле, старом, ибо видеоряд и подстрочники в опере большинство режиссеров используют уже больше десяти лет). Новые смыслы написаны текстами «переводов» — но это в полной мере не подстрочный, а смысловой перевод на язык новых поколений. Здесь мы видим и любимый определенной аудиторией шансон — «Кольщик, наколи мне купола» — поют нам написанные над сценой буквы. «Фаина-Фаина, шинанай-да-опа, Фаина-Фаина» — поют нам подруги Сенты. Нет, эти слова они не пропевают, это снова только титры. «Ты у меня одна, словно в ночи луна», — переводят нам сольную арию Эрика-Георгия.

В этом месте можно много говорить (и уже сказано в постпремьерной прессе) и про традиционные приемы Богомолова-режиссера в театре и кино, и про отсылки к интервью его супруги с колпинским маньяком. Но это всё на поверхности, считывается же другое.

Мы, конечно, не можем прочитать чужие мысли после премьеры, да и не беремся за эту задачу. Но смыслы, заявленные титрами и виртуальными образами, шутят всерьез, и за каждой шуткой стоит что-то большее. Эти образы, написанные словами, так громко кричат, что, кажется, мы их не только видим, но и слышим.

Может быть, поэтому те, кто выходил из зала (единицы, в отличие от «Кармен»), просто не выносили биполярного состояния между классической сказкой о любви и серьезностью шуток автора спектакля. Хотя можно было — как в жизни — просто закрыть глаза и не видеть реальности, погрузившись в музыку.

Казалось бы, легко, одним титром Богомолов отсылает нас в 1993 год. Бурановские девушки (несуществующее село названо Бураново, и живут в нем буране) ждут из Москвы бурановских дедушек и парней. И едут они как будто бы с заработков, и будто бы спустив всё заработанное от продажи шкурок на проституток и столичную жизнь.

Стойте, говорит тут же память, ведь Богомолов нам только что сообщил, что мужики толпой возвращаются из Москвы и попадают в метель, и как будто бы это март — так было написано. И здесь же был титр «1993. Тяжелый год».

В марте, если вы помните, в той самой Москве Борис Ельцин выступил с телевизионным обращением к народу, в котором объявил о приостановке действия Конституции и введении «особого порядка управления страной». Это в апреле привело к референдуму «да—да—нет—да», а осенью — к обстрелу защитников Белого Дома. Забыли? Не это ли напомнил нам Богомолов, не туда ли ездили бурановские мужики? И при этих воспоминаниях отсыл к проданным шкуркам звучит немного иначе.

Как и в «Кармен», в вольном переводе либретто «Летучего голландца» Богомолов отправляет нас вспоминать наши тайные и явные желания и мысли постсоветского периода: как отвлечение народных масс от всего государственного на «Санта-Барбару», во время трансляций которой уличная жизнь замирала; нашу любовь к пьяному шансону вперемешку с бардовской песней… Не смотрели-не слушали? А откуда знаете?

И тут все случайности (пост)ироничного взгляда режиссера начинают казаться неслучайными. Даже то, что первопричиной, идеей для оперы стал побег Вагнера из Риги от долгов — как это выглядит на современном, а? Даже «приземление» увиденного во время шторма композитором Голландца в соликамский «Белый лебедь» - прочитывается. Выходящая из зала молодежь об этом переговаривалась, ибо зрители 22-25 лет только сейчас узнали о всемирно известной колонии для пожизненно осужденных.

Рассказывать, впрочем, можно бесконечно, только не хочется «напеть вам Вагнера». Лучше послушайте и прочувствуйте все смыслы сами.

На поклоны в финале все выходят под одноименную с оперой песню Алины Апиной, с непопсовыми в наше время словами: «Хочу я с тобою умчаться на волю, подальше от грешной земли». И уже не хочется додумывать, зачем Богомолов приземлил Вагнера (не ЧВК) в соликамской колонии, где, по либретто, «люди ждут смерти», и при чем здесь сложенные в костер скрипки…